— У вас странная точка зрения.
— У меня нормальная точка зрения. Пройдет время, появится
все, что нужно — ткацкие фабрики, пекарни, свечные заводики какие-нибудь. Их и
сейчас уже полно. Может, и до автомобилей дойдет.
— А у вас где производство?
— В Пензенской области, — сказал Кирилл, вдруг осознав, что
совершенно неожиданно и не к месту распалился, — мы делаем щетки и кисти. Я же
вам говорил, ничего романтического.
— Вы как будто оправдываетесь. — Настя посмотрела испытующе.
Он собрался было возразить, но не стал.
Что это его так понесло? В высокие рассуждения о
производстве ударился, да еще от романтики старательно отказывался, как будто
заранее ее предупреждал, что надежды на него в этом смысле нет никакой, хотя
она вовсе не проявляла к нему интереса — смотрела в тарелку, ковыряла салат,
печалилась о своей необыкновенной бабушке.
Этот ее Кира во всем виноват. С него все началось.
— Доедайте и поедем, — распорядился он, — одиннадцатый час.
— Да, — как будто спохватилась она, — неужели так поздно?
Доедать она не стала, и Кирилл, привычно расстроившись из-за
брошенной еды, которую придется теперь выкинуть в помойку, попросил счет. У
него с детства было очень трепетное отношение к еде.
Когда она стала совать ему деньги, он опять развеселился.
— Я вполне платежеспособен, — сказал он, глядя на нее с
насмешливым превосходством. — Кажется, мы уже установили, что с моим
отечественным производством как раз все в порядке. Или вы член американской
лиги за равноправие женщин?
— Я не член лиги, — пробормотала она. Ему вполне удалось ее
смутить. — Просто это я вас пригласила. Навязалась, можно сказать.
— Можно и так сказать, — согласился он, получая удовольствие
от ее смущения и своего превосходства, — только заплачу все же я.
Он был хорош — самоуверен, снисходителен, любезен и
загадочен. Самому себе он нравился. Он как бы со стороны заслуженно гордился
собой — вот каким ты стал, Кирилл Костромин, вот как ты всему научился. Какая
там «Кира-дура»!
Только немного странно было, с чего это он так старается —
девица была совсем не в его вкусе.
Он шел за ней к машине, рассматривая ее полотняную прямую
спину и стянутые в короткий хвост неопределенно-темного цвета волосы, и думал,
что, пожалуй, провел вечер совсем неплохо.
Напрасно он так думал.
Уехать им не удалось. Ее машина не заводилась. Не помогли ни
всемогущие «крокодилы», ни длительное совместное рассматривание чахлого мотора
старушки-«Хонды». Ковыряться в нем Кирилл не стал бы даже под угрозой
расстрела.
Хватит. Наковырялся в дикие дальнобойщицкие времена.
— Придется вам ее здесь оставить. — Ему до смерти хотелось в
свой отель — выпить коньяку в лобби-баре, еще покурить в прохладе и покое
огромного холла, подняться в свой номер и лечь спать. — Завтра вызовете
какой-нибудь эвакуатор.
— Конечно, — согласилась Настя, и он понял, что она
непременно заплачет, как только он отвернется. Впрочем, это были не его
проблемы. — Конечно, так я и сделаю.
«Это не мои проблемы», — так говорил один его давний
начальник. У него Кирилл Костромин учился жить и работать — бороться и
перегрызать чужие глотки. «Это не мои проблемы», — сказал он однажды Кириллу,
когда тот не уследил за кем-то из водителей, и через две минуты Кирилл
Костромин стал безработным.
— Ну, давайте я вас отвезу, — внезапно предложил он, сердясь
на себя, — если уж в этом городе не существует такси!
— Нет-нет, — сказала Анастасия Сотникова и все-таки шмыгнула
носом. Глаза за стеклами очков у нее как будто увеличились и задрожали. —
Спасибо вам большое, только везти меня никуда не надо! Я еду в Петергоф, в
бабушкин дом. Это далеко, за городом, и вам совсем не по дороге. Я… доберусь
как-нибудь. Спасибо вам большое, Кирилл Андреевич.
— В какой еще Петергоф! — сказал он злобно. — У вас же с
машиной проблемы. Езжайте домой, не выдумывайте.
— Домой я не поеду, — ответила она твердо и зачем-то полезла
в свой портфель. Она то и дело ныряла в него с головой, как в омут. — Спасибо
за ужин, Кирилл Андреевич.
И выудила из портфеля носовой платок.
Рыдать собралась, понял Кирилл.
— Давайте я довезу вас до дому, — сказал он, нажимая на
слово «дом», — конец света еще впереди. Это не конец света.
— Конец, — пробормотала она голосом придушенной мыши.
Очевидно, ей стоило больших усилий держать себя в руках. — Домой я не могу
ехать. Там… Кира. Я не могу его видеть.
— Черт бы вас побрал.
Он сунул руки в карманы — хотя много лет отучал себя от этой
привычки — и еще постоял немного возле ее машины, погрузившейся в летаргический
сон, и своей, вполне благополучной. Деваться ему было некуда.
— Хорошо, — сказал он, покорившись, — я довезу вас до этого
вашего Петергофа. Только без разговоров. Садитесь и поедем. Быстро.
— Не надо, что вы, Кирилл Андреевич!..
— Ну да. Вы должны были это сказать, а я должен был
ответить, что одну на улице я вас не брошу. Считайте, что я так и ответил.
Поехали, госпожа Сотникова.
— Настя, — сказала она, шмыгая носом.
— Настя, — согласился он.
В Петергофе он никогда не был и представления не имел,
далеко ли до него.
По вечернему городу ехалось легко. Девица — нет, Настя —
молчала, только изредка говорила, где повернуть. Сидела она сгорбившись,
стиснув коленями ладони с носовым платком.
— Не убивайтесь вы так, — сказал он, не выдержав, — ничего
страшного. У вас что, машина в первый раз ломается?
— У меня в первый раз бабушка умерла. Мне… трудно это
пережить. Да еще навалилось все сразу…
Весь жизненный опыт Кирилла Костромина свидетельствовал о
том, что все плохое всегда наваливается сразу.
— Переживете, — сказал он неприязненно, — нужно уметь
держать удар.
— Ну да, — согласилась она безразлично, — конечно.
Конечно, подумал Кирилл, внезапно снова раздражаясь, как же!
Какой еще удар, если она выросла в семье, где блокадная бабушка до последнего
своего дня водила машину и «не слишком любила возиться с детьми»! Она, эта
Настя, наверное, и слова-то такого не знает — «удар». Потому и с павианом по
имени Кира возится — старательно ищет проблем и приключений ввиду их полного
отсутствия.
