— Отпустим, — сказал Кирилл, прикурил и сморщился, дешевый
крепкий табак обжег небо, слюна стала горькой, — конечно, отпустим. Все, что я
рассказал, — никакие не доказательства, Дмитрий Павлович.
— Как — не доказательства? — опешил Настин отец. — Почему не
доказательства?
— Разрешите, я пройду, — проговорила Муся.
— Это для нас с вами доказательства, — сказал Кирилл,
затягиваясь, — а не для… — он поискал слова, — правоохранительных органов.
Никто не станет затевать дело из-за смерти пожилой женщины в ванне. Сергей жив.
Если, конечно, вы будете настаивать, заплатите кому-нибудь, дело заведут,
Агриппину Тихоновну откопают, проведут экспертизу или что там обычно проводят в
таких случаях. Прошло много времени, дело повисит, повисит, и его закроют. Она
не зря так хорошо все продумала, ваша Людочка — Милочка — Мила — Муся.
— Да, — сказала Муся, — жаль, что я не успела. Если бы Настя
вас не привезла, все получилось бы.
— Получилось бы, — согласился Кирилл. Не торопясь, Муся
пошла к крыльцу, и Света крикнула:
— Мама, она уходит!
— Пусть уходит, — процедила сквозь зубы Нина Павловна, — все
равно уже ничего не изменишь.
— Дик, пропусти! — приказал Гриша своей собачище.
Муся легко сбежала со ступенек, подхватила свой велосипед и
пошла по саду в сторону старого парка. Все смотрели ей вслед и молчали.
Настя приложила ладони к щекам. Соня закрыла глаза, под
тяжелым Гришей скрипнуло кресло.
— Это мое! — вдруг прошипела тетя Александра. — Все, что там
есть, — мое! Старая карга поплатилась за свою жадность! Теперь все это будет
мое!
Она грудью упала на арабские рисунки, сгребла их трясущейся
сарделькообразной рукой и обвела семью ненавидящим взглядом.
— Началось, — пробормотал Кирилл и поднялся. Он больше не
хотел никого видеть. — Гриш, пойдем покурим.
Он протиснулся между плетеными креслами, сбежал с крыльца,
слыша за собой тяжелые прихрамывающие Гришины шаги. Вдвоем они уселись на
теплую лавочку в зарослях старой сирени. Кирилл закрыл глаза и откинул голову.
Было жарко, и солнце как будто трогало кожу невесомыми горячими лучами.
Какая-то птица возилась в зарослях, деловито попискивала. Пес, улегшись
неподалеку, коротко дышал, вывалив розовый чистый язык.
— Не переживай, — сказал Гриша и толкнул Кирилла плечом, тот
покачнулся, — ты молодец.
— Я молодец, — согласился Кирилл.
— Неужели она и впрямь думала, что уголовник? — сам у себя
спросил Гриша с изумлением, и Кирилл усмехнулся, не открывая глаз.
Гриша помолчал и спросил снова:
— Как ты думаешь, она теперь со мной… поговорит или свою
мамашу бешеную обхаживать станет?
— Сам разберешься, — сказал Кирилл, — не маленький.
И они опять замолчали.
Так они сидели и молчали, и птаха копошилась в сирени, и
солнце лениво пригревало, и пахло травой, смородиной, летом — всем самым
лучшим, что только есть в жизни, — и в голове у Кирилла легчало, как будто
солнце до дна высвечивало всю черную муть, и она оказалась не такой уж глубокой
и страшной.
Быстрые шаги, которые Кирилл уже научился узнавать,
зазвучали на дорожке, и Настя сказала:
— Подвиньтесь, пожалуйста, — и протиснулась между ними,
сунув сжатый кулачок под ладонь Кирилла.
— Ну что? — спросил он, открыл глаза и увидел ее прямо перед
собой, очень близко. — Тетя Александра получила, что хотела?
— Это было в вазе, — серьезно сказала Настя, — в вазе с
сухими цветами. Бабушка всегда протирала эти вазы сама, никому не разрешала. Мы
думали, что они все одинаковые. Это та, знаешь, которая у двери в гостиную. У
нее двойное дно, как в романе, и она шурупами привинчена к полу. Ее никогда не
переставляли.
— Все? — спросил Кирилл. — Можно лететь в Дублин?
— Мы ее открыли, — продолжала Настя, не отвечая на вопрос, —
я хочу тебе показать, что там было.
Она вытащила кулачок из-под его ладони и разжала.
В кулачке были две золотые монетки.
* * *
Кирилл выехал из Москвы в шестом часу и был уверен, что
успеет. Неделя выдалась неожиданно тяжелой. Он прилетел из Китая только
накануне вечером, на два дня позже запланированного срока, и в самолете совсем
не спал. Он вообще очень плохо спал в самолетах и плохо приспосабливался к
смене часовых поясов, особенно когда летел на восток и обратно.
В Москве спать было некогда, он сразу поехал на работу, весь
день прилежно взбадривал себя кофе и к вечеру напоминал сам себе переполненный
кофейник с вытаращенными глазами посреди полированного бока.
Он даже подумал, не полететь ли в Питер самолетом, но решил,
что это глупости. Он не мог жить без машины и знал, что в Питере у него не
будет возможности валандаться с арендой автомобиля.
Кроме того, под вечер выяснилось, что его смокинг намертво
застрял в химчистке, и пришлось посылать за ним секретаршу, и руководить ее
действиями по добыче смокинга по телефону, ругаться с начальником этой самой
химчистки, и снова руководить секретаршей, а потом еще заезжать домой,
поскольку он, конечно, забыл про галстук, и под конец дня он уже ненавидел
лютой ненавистью и смокинг, и секретаршу, и всю затею, для которой ему
понадобился смокинг.
Он проехал примерно полпути, когда понял, что непременно
умрет, если не поспит хотя бы полчаса. Спать на обочине ему не хотелось, и он
все-таки доехал до Новгорода, до небольшой чистенькой гостинички с поэтическим
названием «Садко», и упал спать, как был — в джинсах и майке, сунув портфель
между стеной и кроватью. У него был очень ценный портфель, и он все время его
контролировал.
Конечно, он проспал. В ночном угаре с «поселением» в
гостиничку он забыл предупредить, чтобы его разбудили в семь, и проснулся от
того, что под щекой у него заливался соловьиными трелями мобильный телефон.
Некоторое время Кирилл соображал, где он и что с ним, а потом выхватил из-под
подушки трубку.
— Да.
— Кирилл, ты где? — спросила Настя озабоченно. — Я думала,
что ты вчера приедешь, а тебя все нет и нет. Я даже беспокоиться стала.
— Я тебя люблю, — сказал Кирилл хриплым спросонья голосом и
потянулся всем телом. Лежать на кровати было приятно и приятно было слушать
Настин голос в трубке.
— Спасибо, — ответила она, помедлив. — Я тебя тоже. Ты где?
Подъезжаешь?
Тут он вспомнил, что должен куда-то подъезжать, и, вскинув
руку, посмотрел на часы. Было без четверти девять.
