— В машине. Насть, — сказал он быстро, — мне сначала нужно
увидеть Соню. Можно? Или она стоит голая посреди комнаты?
— Зачем сейчас? Господи, ты ее только расстроишь! Мама,
подожди, я тебя сама накрашу. Зося Вацлавна, свечи нашли? Кирилл, иди за
костюмом. Мы сейчас опоздаем!
— Настя.
Она замолчала на полуслове и уставилась на него.
— Пошли, — велел он и потянул ее к лестнице, — мне нужно
поговорить с Соней. Давай-давай. Пошли.
— Слушай, — засмеялась она, — я понимаю, почему твой бизнес
процветает. Отвязаться от тебя невозможно.
— Ты очень красивая, — шепнул он, когда они поднялись по
лестнице и оказались как бы над эпицентром тайфуна, — я не ожидал, что ты
окажешься такой красивой.
— Это что? — спросила она подозрительно. — Комплимент?
На ней было узкое нежно-зеленое платье до пола. Кирилл
ничего не понимал в женских платьях, но это было самое выдающееся из всех, что
он когда-нибудь видел. И жемчуг на стройной шее был на удивление кстати, и
волосы подняты вверх и заколоты как-то необыкновенно, и глаза были как у лесной
колдуньи — огромные, зеленые, страшные.
— Что мне делать? — спросил Кирилл жалобно. — Как жить?
Она засмеялась и поцеловала его.
— Хорошо, что я еще губы не накрасила. И не приставай ко
мне, я и так нервничаю! — Она стряхнула его руку со своей голой спины и открыла
дверь. — Соня, Кирилл приехал! Я его привела. Девочки, здесь все одеты?
— Она меня привела! — пробормотал Кирилл и шагнул в Настину
комнату.
Окна были распахнуты, и ветер шевелил лимонные шторы, и
везде были цветы, даже на полу за диваном стояла пузатая ваза. На кровати под
цветастым пологом валялись какие-то коробки, ленты, свертки в бантах и
сверкающей подарочной бумаге. Две незнакомые девицы щебетали у туалетного
столика, на котором среди флаконов и тюбиков почему-то оказались туфли — солнце
переливалось в пряжках.
Соня неподвижно стояла перед зеркалом и обернулась, когда он
вошел.
— Кирилл!
Девицы замолчали. Взметнулись белоснежные пышные юбки,
пролетел шлейф, открывая остроносые туфли и белые чулки, задрожал локон,
искусно выложенный парикмахером вдоль длинной шеи, и Соня кинулась к нему, и
обняла, и прижалась щекой к его майке.
— Как хорошо, что ты приехал!
— Конечно, приехал. Еще бы я не приехал!
— Я же тебе говорила, не надо ее расстраивать, — сказала
Настя позади него и шмыгнула носом, — но тебя разве остановишь!
— Сонечка, я привез тебе цветы, — быстро проговорил Кирилл,
— я тебя поздравляю. Я так… рад за тебя!
Он оглянулся на Настю, но она не стала ему помогать.
— И я рада, — сказала Соня, оторвалась от него и посмотрела
ему в лицо.
Глаза у нее сияли, зубы блестели, кожа была розовой и
свежей. Шея у нее неожиданно оказалась длинной, и талия нашлась, и грудь в
вырезе белого платья.
— Я хотел тебе сказать… — начал он, снова оглянулся на Настю
и замолчал.
— Мы пойдем вниз! — объявила догадливая Настя, — девчонки,
пойдемте вниз. Кирилл, нам уезжать скоро, ты не забыл? Ты же еще без костюма!
— Зато мне не надо делать макияж, — пробормотал он.
Ему хотелось, чтобы все побыстрее закончилось. Девицы
проследовали к выходу, и у самой двери он поймал Настю за хвост платья и втянул
обратно.
— Ты что?
Он вздохнул и захлопнул дверь.
— Я хочу кое-что тебе подарить, — быстро сказал он Соне и
полез в портфель, — прямо сейчас, пока ты еще не вышла замуж.
Соня переглянулась с Настей, и Настя переступила ногами и
вытянула шею, чтобы посмотреть, что он собирается дарить. Даже по ее носу было
видно, как ей любопытно.
Он выудил из портфеля квадратную плоскую коробку. Очень
простую бархатную коробку.
— Вот, — сказал он и сунул коробку Соне в руки, — это тебе.
Может, ты наденешь?
Соня еще раз взглянула на Настю, потом на Кирилла и
осторожно и неумело открыла крышку.
— Господи, — прошептала Настя, — ты ненормальный.
Двадцать один сапфир, двадцать один бриллиант, старая
голландская работа. Середина девятнадцатого века, если он правильно запомнил.
«Все, все, — дружелюбно прокаркал Франц Иосифович, когда он
забирал ожерелье, — все почистили, все привели в порядок. Барышня будет рада.
Такая милая, такая несчастная барышня. Свадьба, да. Теперь это счастливая
барышня. Верно, Михаил Эрастович?»
— Кирилл, — не отрывая взгляда от ожерелья, едва выговорила
Соня, — откуда оно… у тебя?
— Я его купил, — ответил Кирилл, — у двух стариков-ювелиров.
Они пьют кофе, когда стреляет пушка. Знаешь таких?
— Как — купил?
— Так. Купил.
Чья-то слезища капнула на синий бархат, Кирилл не разобрал
чья, Настина или Сонина.
Они обе молчали, и он решил, что нужно спасать положение.
— Я хочу, чтобы оно было у тебя, Соня. Ты его заслужила.
Черт возьми, ты заслужила все на свете! Только не рыдай, а то вся красота
пропадет зря. И не отказывайся. Я не возьму.
— Кирилл, это невозможно, — простонала Соня и подняла на
него глаза.
— Возможно.
— Это же очень дорого!
Он усмехнулся.
— Я не разорился и не впал в нищету из-за твоего ожерелья.
Мои сотрудники получат зарплату вовремя. Я хотел поменять машину, а теперь
подожду. Только и всего.
— Так не бывает, — прошептала Соня и задрала голову вверх,
чтобы слезы не полились по щекам.
— Сегодня такой день, — промолвила Настя и вытерла глаза о
рукав Кирилловой майки, слегка размазав тушь, — когда все бывает. Повернись, я
застегну.
Народу в Благовещенской церкви было много, и Кирилл, стоя за
спиной у Гриши, все время оглядывался на Настю, как будто боялся ее потерять.
Она улыбалась ему дрожащей счастливой улыбкой и грозила пальцем, чтобы он не
отвлекался.
Служба подходила к концу, и, наконец, надели кольца, и Соня,
вцепившись в Гришину руку, повернулась лицом к родным.
На бледной груди, по выступающим ключицам переливалось,
искрилось и горело ожерелье работы старого голландского мастера Густава ван
Гаттена дю Валенгштока, большого знатока настоящих драгоценностей.
