– Потому, Лев Александрович, что ваша подружка Лена давала
ложные показания против Личко. Личко не был маньяком-убийцей, и Лена просто его
оговорила. Сами понимаете, о таком не рассказывают, хвастаться тут нечем,
дело-то подсудное.
– Но зачем? Зачем ей давать ложные показания против
какого-то… как вы сказали, его зовут?
– Личко,– подсказал я.– Олег Петрович Личко. Я
вам скажу, зачем она это сделала. Елена прикрывала и спасала своего брата
Михаила.
– Брата?– Аргунов потряс головой, словно пытался
сбросить с макушки что-то, что мешает ему воспринимать информацию и
думать.– Ничего не понимаю. При чем здесь брат?
– Настоящим убийцей и насильником детей был брат Шляхтиной.
И она это отлично знала. Более того, она много месяцев следила за ним, она
видела, как развивалась его болезнь, потому что он действительно был психически
больным, она хорошо изучила своего брата и могла точно предсказать по малейшим
проявлениям в его поведении, что начинается очередное обострение болезни. И
тогда она брала больничный, переставала ходить на работу и занималась только
братом. Она шла за ним по пятам, она ловила каждое его передвижение, она
наблюдала, как он высматривает ребенка возле школ и детских садов, как выжидает
удобный момент, как подходит к малышу и уводит его с собой. Она не отставала,
держась на таком расстоянии, чтобы брат ее не заметил, но чтобы самой все
видеть, она присутствовала до последнего…
Я был полон вдохновения, я смог заставить свою скудную
фантазию отправиться в космический полет, мне хотелось нарисовать картину
яркую, красочную и достаточно подробную, чтобы у Аргунова возникло ощущение,
что я знаю все и запираться бесполезно. Кажется, мне это удалось. Результат,
однако, оказался вовсе не тем, которого я ожидал.
– Вы точно знаете, что она все это видела?– внезапно
перебил мои излияния Аргунов.
– Да,– уверенно соврал я, потому что все, что я
говорил, было основано не на точных знаниях, а на предположениях, правда,
достаточно хорошо подкрепленных аргументами, но все-таки предположениях. Ибо
точно знать могла только Лена Шляхтина, только она могла достоверно ответить,
видела она своего брата или нет, но ведь ее не спросишь.
– То есть вы хотите сказать, что она знала, точно знала?
Вопрос показался мне непонятным и плохо сформулированным, но
я отнес сей дефект на счет волнения Льва Александровича, которого я собирался
вот-вот уличить в двух убийствах, совершенных тридцать лет назад. Ах, как я
ошибался, самонадеянный дурак!
– Да, Елена точно знала, что настоящим убийцей является ее
брат, а вовсе не несчастный Олег Личко, которому она ни за что ни про что
сломала жизнь.
– А вы? Вы уверены, что это ее брат? Вы точно знаете?
Да что он заладил одно и то же? Точно знаете, точно знаете…
Как будто спустя столько лет можно хоть что-то знать точно, если половина
свидетелей умерла, а другая половина или ничего не знает, или молчит, как рыба.
Впрочем, любопытно бы понять, откуда у почтеннейшего Льва Александровича такой
острый интерес к личности убийцы.
– Да вам-то что за печаль?– спросил я как можно
спокойнее.– Вы же утверждаете, что ничего не знали об этом деле и впервые
услышали о нем только сейчас, от меня. Или нет?
– Это брат Лены убивал детей?!– он уже почти кричал и
выглядел таким отчаявшимся, таким жалким, что я невольно посочувствовал
ему.– Скажите мне! Это он, да? Это точно он?!
– Да, это брат Лены. Можно считать, что это установлено.
– Как? Как вы об этом узнали? Как вы можете быть уверены?
Ну, уж этого я Аргунову рассказывать не собирался. История
грехопадения молоденькой Майи Истоминой под натиском многоопытного и
влиятельного дядюшки останется на совести писательницы, которой я дал слово и
нарушать его намерения не имел. Поэтому ограничился коротким:
– Я уверен. У меня есть доказательства.
От того, что сказал на это Аргунов, у меня в глазах
потемнело. Я понял, каким был идиотом в последние полчаса.
– Значит, это не я…
– Что – не вы?
– Это не я… – продолжал он бормотать, глядя на меня теперь
уже совершенно безумными глазами.– Это не я… Как же так… как же я…
столько лет… я чуть не умер…
Внезапно взгляд его стал чуть более осмысленным.
– Скажите… а сейчас…?
– Что – сейчас?
Я был терпелив, как сидящий в засаде снайпер. И не потому,
что охотничьим нюхом почуял близкую добычу, а просто потому, что умею быть
терпеливым с людьми, которые плохо излагают свои мысли.
– Сейчас… дети пропадают?
– Ну, дети всегда пропадают, во все времена. Большинство
находится, но некоторые, к сожалению, нет. А что?
– Я не это хотел спросить. Сейчас в Москве есть случаи
исчезновения детей, которых потом находят мертвыми? Милиция ищет какого-нибудь
маньяка?
И только тут до меня стало доходить.
– Успокойтесь, Лев Александрович, сейчас в Москве никакого
маньяка нет. И в последние три года не было. Какие у вас основания волноваться?
Что произошло? Расскажите мне. Давайте вместе разберемся.
– Значит, это не я,– снова повторил он.
Его била крупная дрожь, ему было душно, он судорожным
движением ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу сорочки.
– Может, открыть окно?– предложил я.
Он молча кивнул. Я распахнул высокое окно и зябко поежился
от ворвавшегося в комнату сырого холодного воздуха.
– Принести вам воды?
– Здесь есть,– он слабо махнул в сторону книжного
шкафа.
Я открыл одну из створок, за дверцей оказался маленький
холодильник, набитый бутылками с водой и прочими напитками типа колы и спрайта.
Отвернув пластмассовую крышечку, я протянул бутылку Аргунову, он схватил ее и
начал пить прямо из горлышка. Постепенно багровый цвет его лица приобрел менее
интенсивный оттенок, дыхание стало ровнее, и я подумал, что уже можно
продолжать.
– Это был розыгрыш, Лев Александрович. Чья-то злая шутка.
Может быть, это Лена вам отомстила за то, что вы ее отвергли? А вы поверили.
Почему?
– У меня бывали приступы… сомнамбулизма. Снохождения. Я
вставал во время сна и шел куда-то, что-то делал, а потом ничего не помнил. Еще
в детском саду. Потом в пионерском лагере. Во сне я встал, оделся и пошел в
комнату к вожатой, не знаю, зачем пошел. Она проснулась, испугалась, начала
кричать и выталкивать меня из комнаты, а я стал с ней драться… Меня тогда чуть
не выгнали из лагеря. Я поверил, потому что знал, что у меня бывают приступы
лунатизма и что я в это время могу быть агрессивным. Я поверил. Неужели это
Лена?
– Не знаю. Но это возможно, правда ведь? Вспомните, это
случилось до того, как она предлагала вам себя, или после?
