По второму адресу, у Митрохина, нас ждали к двум часам. И
история, которые мы с Юлей там услышали, была до боли похожа на историю
Куркиных, только рассказывал ее сам Митрохин, восьмидесятипятилетний трясущийся
полуслепой одинокий старик, доживающий свои дни в компании с более молодым и
здоровым, но тоже одиноким родственником и двумя попугаями. У Митрохина и его
жены долго не было детей, наконец судьба смилостивилась, послала мальчика,
когда оба были уже немолоды. Над своим поздним первенцем родители тряслись,
баловали, ему ни в чем не было отказа. Мальчик вырос проблемным, папу с мамой
слушался плохо и, кроме того, был патологически лжив. Однажды к Митрохиным
домой пришел славный молодой человек, Вячеслав Ситников, и рассказал ужасную
историю. Он как представитель горкома комсомола, курирующий органы милиции,
участвовал вместе с оперативниками в рейде по выявлению и предупреждению
молодежной преступности. Возле валютного магазина «Березка» им лично был
задержан комсомолец Алексей Митрохин в тот момент, когда пытался купить у
некоего гражданина доллары США, то есть нарушал статью уголовного кодекса о
правилах валютных операций. Статья была серьезной, предусматривающей лишение
свободы, а в особо тяжких случаях – смертную казнь.
Дальше все было так, как и у Куркиных. Отец страшно кричал и
порывался выпороть девятнадцатилетнего сына ремнем, Алексей клялся и божился,
что никакой валюты в руках не держал, да, он был возле «Березки», да, его
поймали, но валюту ему подбросили злые менты. Разумеется, родители, зная
лживость своего отпрыска, ему не поверили. А Ситникову поверили, и
папа-Митрохин был так ему признателен за то, что уберег сына от скамьи
подсудимых! Признательность выразилась в скором продвижении Ситникова на
хорошую должность в Министерстве тяжелой промышленности, где сам Митрохин
занимал отнюдь не маленькую должность.
В отличие от папы, сын не умел быть благодарным, с началом
перестройки занялся частнопредпринимательской деятельностью, быстро разбогател
и уехал за границу, оставив престарелых родителей в Москве и никак им не
помогая. Вскоре жена Митрохина умерла, и он остался коротать старость в
одиночестве. Хорошо вот, брат двоюродный с ним живет, все не так скучно…
– Слушай, это они всю свою жизнь при помощи фальшивых улик
выстроили,– сокрушалась Юля, когда мы возвращались домой.
– Похоже, что так. Забелин таким образом получил квартиру,
хотя по жилищному законодательству права на это не имел, а ведь его еще и по
службе кто-то здорово двинул. Наверняка он использовал тот же приемчик.
Ситников тоже жилищные условия улучшил в тот период, перебрался из комнаты в
коммуналке в отдельную квартиру, мне Аргунов рассказывал. Они, наверное, этот
способ на поток поставили. Сперва жилье, потом карьера, потом машина… Бедняга
Аргунов был пробным камнем, просто девушка Лена Шляхтина решила свести счеты с молодым
человеком, который посмел ее не захотеть, и заставить его помучиться,
пострадать. А Ситников увидел, как это сработало, воочию убедился, до какой
степени люди боятся огласки, и решил использовать разыгранную в шутку
комбинацию в своих интересах. Только у него не было доступа к нужной
информации, и вот тут ему пригодился старый друг Юра Забелин, который занимался
преступлениями и правонарушениями несовершеннолетних и мог точно сказать, у
кого из высокопоставленных московских чиновников проблемные дети. Я думаю, все
происходило примерно так.
По дороге мы заехали в магазин, накупили продуктов, потом
дома долго и обстоятельно готовили обед, который в связи с поздним началом
плавно перетек в ужин. Пока Юля разделывала сырую баранину, коты устроили за
закрытой дверью кухни истерику, требовательно скреблись и мяукали жалобно и
просительно. Но мы были тверды.
– А они не станут меня ненавидеть за то, что я им мяса не
дала?– озабоченно спросила Юля.
– Не станут. Они привыкли. Это обычное дело: они просят
мяса, а им не дают.
– Как у тебя сердце не разрывается,– вздохнула она,
прислушиваясь к доносящимся из-за двери звукам.
– Я тоже привык.
– Ты жестокий.
– Нет, просто я хочу, чтобы мои звери были здоровыми.
– А если они не хотят быть здоровыми? Если они хотят быть
счастливыми, и для этого им нужно есть мясо?
– Юль, я тоже хочу быть счастливым, и человек не может быть
счастливым, если его животные болеют.
– А может, им нравится болеть. Они хотят есть мясо и болеть.
А ты не спрашиваешь, чего они хотят, ты решаешь за них, таким образом, ты
устраиваешь собственное счастье за счет своих котов,– сделала она
вывод.– Нехорошо.
– Нехорошо,– согласился я.– Но я не знаю, как
по-другому.
– И я не знаю,– призналась она.– Но я подумаю.
Может, что-нибудь придумаю.
Я чистил картошку и думал о том, что ни с одной девушкой я
не обсуждал проблемы счастья моих котов, потому что им это не было интересно. А
с Юлей обсуждаю. И это делает меня таким счастливым, что невозможно передать.
* * *
Вячеслав Антонович Ситников знал, что все идет к концу. Он
слабо разбирался в медицине и не очень понимал, что означают все эти
бесконечные капельницы, переливание крови, искусственная вентиляция легких,
температура, которую никак не удается сбить. Но он услышал, что говорили врачи
у него в палате, когда думали, что он спит. Он действительно спал, но потом
проснулся и лежал, не открывая глаз, а они не заметили. Теперь он знал точно,
что все их усилия ни к чему не привели, процесс инфицирования продолжается,
остановить его не удалось даже двумя повторными операциями, и ему осталось жить
два-три дня. Если очень повезет – то четыре-пять, но не больше.
Каждый день приходит следователь и задает одни и те же
вопросы: что произошло, почему Подрезкова в него стреляла. Ситников молчит, на
вопросы не отвечает, потому что сказать правду он не может, а лгать боится, не
знает, что говорила следователю Олеся. Да, он ошибся в ней, она не такая, какой
он ее себе представлял, какую он любил, но ведь есть сын, и он не должен знать
правду. И договориться с Олесей ему не удается. Они с Гришей проводят в
больнице целые дни, сидят то у него в палате, то в коридоре, но стоит ей или
сыну войти в палату – тут же следом входит кто-то из милицейских и стоит
столбом. Слова не скажешь так, чтобы он не слышал. Ситников пытался отстоять
свое право на приватные встречи с семьей, но эти милицейские долдонят одно и то
же: в интересах следствия не положено, следователь запретил, пока не дадите
показаний. Подрезкова – подследственная по тяжкому преступлению, вы –
потерпевший, и никаких приватных переговоров между вами быть не может.
Сегодня впервые за много дней выглянуло солнце, и Вячеслав
Антонович подумал, что скоро наступит лето, которого он уже не увидит. Как
странно… Он привык планировать свою жизнь, причем планировать долгосрочно, на
многие месяцы вперед. Уже в середине зимы он знал, где хочет провести летнюю
часть отпуска, бронировал гостиницу и билеты, а едва вернувшись с отдыха, тут
же начинал планировать и организовывать его зимнюю часть. Впервые за много лет
он не строит планов на лето, потому что лета в его жизни уже не будет. Он очень
слаб, то и дело проваливается в тяжелый сон, а проснувшись, первым делом
начинает привычно перебирать предстоящие дела… и вдруг понимает, что не нужно.
Не предстоит ему никаких дел, никаких деловых встреч и совещаний, к которым
нужно готовиться, никаких поездок в служебные командировки. Ничего. Ничего уже
не будет.
