– Ты пойми, дело очень серьезное, съезд на носу, они будут
землю рыть, чтобы поймать маньяка в срок, и ухватятся за любую удобную фигуру,
если будут более или менее приличные доказательства. Им отчитаться нужно –
кровь из носу. Скажи, что видела, как Олег уводил ребенка, дай подробное
описание, в чем ребенок был одет, чтобы никто не сомневался, что ты это
действительно видела. А еще лучше – скажи, что познакомилась с ним раньше, что
вы разговаривали, что он показался тебе странным, даже, может быть, больным на
голову, и говорил странные вещи про какое-то место, где лежит труп, но ты
подумала, что он просто бредит… Ты ведь можешь описать место, правда? Ты же
знаешь, куда Миша увозил детей?
– Описать могу, конечно,– соглашалась Лена.
– Ну вот видишь. Следователь-то знает, что предыдущий труп
был найден как раз в том месте, и тебе еще больше поверят, потому что откуда же
ты можешь об этом знать? Только со слов Олега. А Олег об этом знает потому, что
он – убийца. И у них все сложится. Мы Олега подставим, а Мишу выведем из-под
удара. Поняла?
Он намеренно говорил «мы», а не «ты», он хотел, чтобы у них
все было общим – и тайны, и заботы, чтобы никого ближе него, Славы Ситникова, у
Лены не было.
Она сделала так, как он посоветовал: дождалась очередного
убийства, в сентябре, и пришла в милицию сама. И все получилось.
Но она продолжала любить Аргунова, черт бы его взял! Спала
со Славой, причем делала это с явным и нескрываемым удовольствием, а любила
Аргунова. И когда перед самым двадцать пятым съездом КПСС прошел суд над Личко,
Ситников понял, что нужно что-то делать. Нужно придумать что-то еще, что еще
крепче свяжет Лену с ним. И брат Лены, Михаил, стал разменной картой. Ситников
принялся убеждать свою любовницу, что с Мишей «надо что-то решать», что в любой
момент все может открыться и Лену посадят. Он знал, что никаких родственных
чувств Елена к брату не испытывает и что все ее усилия были направлены только
на то, чтобы не оказаться сестрой сумасшедшего маньяка, поскольку с такой
репутацией ей будет трудно и замуж выйти «в хорошую семью», и книгу издать.
Кому нужна жена, которая может наградить потомство признаками отягощенной
наследственности? И кто станет иметь дело с автором, который, вполне возможно,
болен так же, как и мать с братом?
Уговорить Лену «решить с Мишей» оказалось несложно, ибо
уголовная ответственность за оговор – тоже не подарок в плане матримониальных и
честолюбивых устремлений. Когда она сказала: «Это даже интересно… Будет, что
описать в новой книге», Ситников покрылся холодным потом. И понял, что отныне
любит ее еще сильнее. Она падала в бездну бесчеловечности и тянула его за
собой, и – о боже!– сколь сладостен был ему этот страшный полет…
С Мишей они «решили». И через пару месяцев Ситников
опомнился. Никакое падение не может длиться бесконечно, рано или поздно человек
достигает дна пропасти и либо погибает, либо пытается выбраться. Слава Ситников
выбраться не смог, потому что рабские оковы лишали его возможности двигаться
свободно. Он понял, что отныне не только он сам обладает знаниями о тайнах
своей возлюбленной, но точно так же и она обладает тайной о нем. Они –
соучастники убийства, и в этом смысле они равно опасны друг для друга. Стоит ему
сделать хоть что-нибудь, что не понравится Лене, и она… Нет, нужно успеть
первым. Все равно эту любовь невозможно больше терпеть, невозможно мириться с
тем, что она продолжает любить другого, невозможно жить с постоянным страхом ее
потерять, с ежедневным ожиданием шантажа.
Ситников все продумал. Он знал не только о болезни Михаила,
но и о том, что у Лены психически больная мать. Он был уверен, что при
расследовании смерти Лены об этом сразу же станет известно, и следствие пойдет
по предсказуемому пути, точно так же, как это было с Мишей. Ну а как иначе?
Брат – самоубийца, мать – в психушке, отягощенная наследственность. Все ведь
очевидно.
Он тщательно выбрал многоэтажный дом, в котором был легкий
доступ на крышу. Он придумал романтический предлог, чтобы прийти туда вместе с
ней. Она поверила. Она считала себя намного умнее и хитрее окружающих, и ей
даже в голову не могло прийти, что ее могут обмануть. Она была настолько
уверена в рабской покорности Ситникова, что никогда не заподозрила бы его в
намерении поднять на нее руку. А он поднял…
Когда спустя много лет он встретил Олесю, ему показалось,
что Лена вернулась к нему. Такая же циничная и безжалостная, холодная и
практичная. Жизнь движется по спирали, и все повторяется, и все возвращается. И
только теперь, умирая на больничной койке, он понял, что это не так. Жизнь
действительно движется по спирали, и на каждом следующем витке человек
неизбежно оказывается над той точкой предыдущего витка, где что-то произошло. Вдоль
витка путь кажется длинным, и ты с каждым шагом все больше удаляешься от той
точки, и вот тебе уже кажется, что ты совсем далеко, но наступает момент, когда
расстояние сокращается, ты над точкой, всего в миллиметре от нее, и зло,
которое ты там оставил, протягивает руку и достает тебя. И ты понимаешь, что
это и не спираль вовсе, а сжатая пружина. Пружина для мышеловки, в которую ты
сам себя загнал. Он убил Лену, но пришла Олеся и убила его. Спустя тридцать лет
мертвая Лена Шляхтина его достала. Все возвращается…
…А этот мальчик, сидящий у его кровати, все задает и задает
свои вопросы, и Ситников понимает, что ответы ему не очень-то и нужны. Он и так
все знает. Ну, почти все. Зачем теперь скрывать? Какая разница?
– Вы хорошо знали характер Льва Александровича Аргунова, вы
понимали, что если однажды он уже поверил в то, что совершил преступление, то
поверит и еще раз. Вы хотели выбить его из колеи, заставить нервничать,
потерять над собой контроль, сделать плохо соображающим, восковым, послушным. И
когда на его фирму наедут рейдеры, он побежит к вам за помощью и сделает так,
как вы ему советуете. Он же всегда следовал вашим советам, правда, Вячеслав
Антонович? Вы посоветовали ему перевести активы на фирму вашего сына, он так и
поступил. А что должно было случиться потом? Вы ведь хотели, чтобы деньги
остались у Григория, а их пришлось бы возвращать. Так что должно было
случиться? Аргунов должен был выйти из игры, правильно?
– Правильно,– тихо произносит Ситников.
– Каким образом? Неужели вы собирались убить и его тоже? Да
нет, вряд ли,– словно сам с собой разговаривает гость и медленно качает
головой,– это слишком опасно. Ведь ни для кого не секрет, что деньги
Аргунова оказались у вашего сына, и вас стали бы подозревать в первую очередь.
Вы собирались довести Льва Александровича до самоубийства. Суицид – штука для
вас безопасная, вы уже дважды его инсценировали, опыт есть. Вы продолжали бы
мучить Аргунова подброшенными уликами до тех пор, пока он окончательно не
свихнулся бы, а потом… Он сам сделал бы все, что вам нужно. А если нет, вы
помогли бы ему.
Ситников улыбается. На мгновение ему становится смешно.
Столько суеты, столько планов – и все для чего? Зачем? Левка Аргунов… Смешно.
Только перед смертью приходит понимание бессмысленности и никчемности усилий, на
которые тратишь свою жизнь. Конечно, Лева сам покончил бы с собой, он слишком
слаб и труслив, чтобы выдержать такое. Разумеется, Ситников не собирался
пускать дело на самотек, он бы помог. Вот, к примеру, тот милиционер, который
приходил к Левке, когда его не было дома. Ситников по своим каналам узнал, что
в том районе, где находится загородный дом Аргуновых, произошло убийство,
позвонил в местный отдел милиции и, не назвавшись, сообщил, что видел мужчину с
двумя собаками, гуляющего в лесу в интересующее следователя время. Возможно,
этот мужчина видел убийцу… Леву ни в чем не подозревали, к нему пришли как к
возможному свидетелю, а какой эффект? Потрясающий! Еще парочка таких же фокусов
– и Левка окончательно потерял бы рассудок. Тем более было сделано все для
того, чтобы Леву заподозрили в двух убийствах – Ксении Брайко и Юрки Забелина.
Его уже начали таскать на допросы, а уж если у него обнаружили бы пистолет, из
которого застрелены обе жертвы, он бы до конца своих дней отмывался. Нет,
такого натиска Лева точно не выдержал бы, сломался.
