– Извини, что я тебя сорвал,– виновато сказал Вячеслав
Антонович, когда они сели в машину.– Но это действительно важное дело.
Олеся молча взяла его за руку, прижала пальцы к своей щеке,
поцеловала.
– Никогда передо мной не извиняйся,– голос ее звучал
тихо, но твердо.– Ты знаешь, что делаешь, и не мне судить, правильно это
или нет.
От этих слов в горле у него встал ком, и Ситникову
показалось, что он вот-вот расплачется. Он крепче сжал ее тонкие пальцы.
– Ты – самое большое сокровище в моей жизни. Так есть, так
будет, и этого не отменят никакие твои мужья. Ты все равно будешь моим
сокровищем, а не их. Ты поняла?
– Почему «мужья», почему во множественном числе?– она
лукаво улыбнулась.– У меня только один муж. Или ты планируешь для меня
кого-то еще?
– Человек предполагает, а бог располагает,– отшутился
Вячеслав Антонович.– Все может случиться в этой жизни.
Олеся резко отдернула руку и повернулась к нему. Стоянка
возле казино была залита светом, и даже в неосвещенном салоне машины лицо ее
было видно отчетливо, до малейшей черточки.
– Ты что, серьезно?– напряженно спросила она.
– Ты о чем?
– О том, что у меня может быть еще какой-то муж кроме Гриши.
– Все может случиться,– повторил он.
Ему нравилось поддразнивать ее.
– И ты это допустишь?
– Ну а почему же нет? Любовь, Олесик, штука малоуправляемая.
Влюбишься, потеряешь голову, и что нам с Гришей прикажешь делать? На замок тебя
закрывать?
– Не смей так говорить. И думать так не смей. Мне не нужен
никакой другой муж.
Она должна была сказать еще одну фразу, просто обязана была
ее сказать. Она всегда ее говорила, и Ситников приготовился услышать эти слова.
Но… В этот раз Олеся промолчала. Она их произнесла мысленно, это было видно по
слегка сощурившимся глазам, по подрагивающим губам, но вслух она так ничего и
не сказала.
Вячеслав Антонович внутренне усмехнулся. Олеся тоже любила
его поддразнивать. Что ж, они друг друга стоят. Старый матерый волк и молодая
острозубая волчица.
* * *
Несмотря на полтора десятка лет, прожитых в безжалостном
мире бизнеса, Лев Александрович Аргунов во многом так и остался ученым-физиком,
напрочь лишенным фанаберии нуворишей. Загородный дом он построил только потому,
что дочь рано или поздно выйдет замуж (так оно и случилось), у него появятся
внуки, и пусть у них у всех будет просторное красивое жилище, окруженное елями
и соснами. Самому ему куда больше нравилось жить в городской квартире, в центре
Москвы, и он время от времени оставался там ночевать, если освобождался поздно,
а на следующий день предстоял ранний подъем и хотелось выспаться.
К охране своего дома он отнесся тоже без фанатизма. Хоть дом
и большой, но небогатый, в том смысле, что ни антиквариата, ни баснословной
цены картин, ни коллекций, ни драгоценностей в нем не было. Сам по себе дом и
участок под ним стоили очень дорого, но вот красть там было практически нечего.
Разумеется, ювелирные украшения у жены и дочери были, и немало, но хранились
они в банковской ячейке, а сам банк – через дорогу от здания, в котором
располагался центральный офис фирмы Аргунова. Если было нужно, он просто
заходил в банк и брал в ячейке нужный футляр, а на другой день возвращал его на
место. Конечно, какие-то цацки, как он выражался, на каждый день, хранились
дома, но не той они были цены и не в том количестве, чтобы из-за них устраивать
нападение. Посему Лев Александрович обеспечение безопасности жилища ограничил
хорошей сигнализацией и тремя пожилыми жителями близлежащего поселка, несшими
вахту посменно, сутки через двое, и двумя кавказскими овчарками, которых сам
вырастил и выдрессировал. Никаких широкоплечих бойцов в камуфляже, никаких
бывших десантников или спецназовцев, все тихо, скромно, по-домашнему.
Едва он вернулся домой, дежуривший сегодня охранник
Василь-Василич высунулся из своей каморки:
– Вечер добрый, Лев Александрович!
– Добрый вечер, Василь-Василич.
– Ждете кого сегодня или уже всё?
– Всё,– машинально ответил Аргунов.
– Так я включаю? Или вы еще с собаками пойдете?
– Включайте. Устал я что-то. Если и выйду с ними, то попозже,
а может и не пойду. Если что, я сам отключу сигнализацию, а потом включу, когда
вернусь.
– Ну и ладно,– охотно согласился охранник.
Да, подумал Аргунов, ему ладно, ему просто отлично. Сейчас
посмотрит телевизор и ляжет спать. Я вполне могу ночью встать, отключить
сигнализацию и уйти, потом вернуться, все включить, и никто не узнает, что я
уходил. Собаки на меня лаять не станут. Черт! Как же все плохо!
Его самообладания хватило на то, чтобы поужинать внизу с
женой Жанной, но уже в начале одиннадцатого он сослался на усталость и головную
боль, выпил по совету супруги таблетку какого-то спазмолитика и поднялся к себе
в спальню. Вот сейчас все произойдет. Сейчас он откроет шкаф. Или да, или нет.
Он в трезвом уме и твердой памяти, он не спит, не пьян, и то, что он сейчас
увидит, будет реальностью, которую невозможно опровергнуть.
Грудь болезненно сдавило, в висках застучало. Глубоко
вдохнув, как перед прыжком в воду, Аргунов подошел к шкафу, повернул ключ в
замке и рывком распахнул дверцы. Желтая детская маечка с зайцем на груди выпала
прямо ему в руки. Вот она. Не исчезла, не растворилась вместе с ночными
кошмарами. Она здесь.
Он медленно и аккуратно сложил ее, положил на полку так,
чтобы она не выпадала, и запер шкаф. Обессиленно присел на кровать, тупо
уставясь в квадратик на рисунке лежащего на полу ковра. Потом потянулся за
мобильником и набрал номер Ситникова.
Спустя час он появился на первом этаже, в гостиной, где
жена, уютно свернувшись на мягком диване и накрывшись пледом, смотрела что-то
американское про полицейских и наркомафию.
– Ты не спишь?– удивилась она.– Я думала, ты
давно уснул. Как голова?
– Почти прошла. Я выйду с собаками, прогуляюсь.
Жанна Викторовна с готовностью приподнялась.
– Хочешь, пойдем вместе? Мне тоже полезно пройтись перед
сном.
– Нет, милая, не нужно. Сейчас подъедет Слава, у него
какой-то срочный вопрос, мы с ним поговорим, а заодно я и собак выгуляю.
– Зачем же на улице?– она решительно откинула плед и
встала.– Я сейчас накрою стол, хоть чаю попейте. Что ж вы будете на таком
холоде дела обсуждать?
– Левушка, твои собаки и без того целый день на воздухе,
носятся по участку, как угорелые. Ну что же это такое: уже почти двенадцать, а
вы, как пацаны бездомные, свои мальчишеские секретики на улице обсуждаете. Я
вам мешать не буду. А, Левушка?
Соблазн согласиться был велик, но стоило Аргунову
представить, что об ЭТОМ он будет говорить вслух здесь, в своем доме, где рядом
ходит жена, в доме, где жила и через два месяца снова будет жить его
единственная дочь, где скоро начнут ползать, а потом ходить и бегать его
внуки,– и его буквально затошнило. Нет, только не это, нельзя тащить
такую грязь в дом, где живут твои любимые, твои родные.
