Не хватало мне еще влезать в эту семейную дрязгу.
– Пересчитайте,– твердо повторила она.
Я покорно подчинился. Две тысячи долларов. Открыл сберкнижку
и посмотрел сумму.
– Обратите внимание на дату последнего вклада,– велела
Истомина.
– Зачем?
– Я объясню. Чтобы не было недоразумений.
Я посмотрел. Последний раз деньги на счет вносились четыре
месяца назад. Я сложил деньги и книжку в шкатулку, которую Майя Витальевна
снова убрала в шкаф.
– Что это вы там считаете?– требовательно вопросил
дед.
– Мы считаем деньги,– холодно и слегка раздраженно
ответила она.
– Какие деньги?
– Твои, дядя Жора. Твои деньги. И смотрим твою сберкнижку.
– Что ты там можешь считать?– снова начал кричать
он.– Откуда там деньги? Там ничего нет, у меня же все украли. Ты и
украла. Ты меня всего обокрала, положила в шкатулку какие-то бумажки и всем
показываешь, как будто это деньги. Кого ты хочешь обмануть? Милицию? Не выйдет!
Майя Витальевна тронула меня за руку, и мы молча вышли.
Оказавшись снова в гостиной, она тяжело села на стул и обхватила голову руками.
– Что это был за спектакль, Майя Витальевна? К чему все это?
– Дядя Жора – брат моей мамы, он совсем одинокий, у него
никого нет, кроме меня. Жена умерла давно, детей не было. У меня есть младшая
сестра, она живет в Канаде с мужем, наши родители уехали к ней, вот и
получилось, что я – единственная дядина родственница. Он уже очень стар, ему
девяносто четыре года, он не может жить один, и мы с мужем взяли его сюда.
Дядину квартиру мы сдаем за пятьсот долларов в месяц, все деньги я кладу на его
счет в Сбербанке. Не каждый месяц, конечно. Как поднакопится приличная сумма,
которую уже страшно хранить дома,– так иду в банк. В последний раз я
относила деньги четыре месяца назад. Плата за последние четыре месяца лежит в
шкатулке, вы сами видели и считали. Из этих денег я не беру ни копейки,
понимаете? Ни копейки!– а ее голосе зазвучало отчаяние.– Я содержу
дядю Жору полностью за свой счет. Не думайте, я не считаю это подвигом, это
нормально, потому что он всю жизнь был очень близок к нашей семье, он всегда
очень меня любил, и я его тоже любила. Он много для меня делал, и я ему всегда
буду благодарна за это. Мне не в тягость за ним ухаживать, мне не жалко кормить
его и покупать ему лекарства, просто мне очень обидно, когда он каждому
встречному начинает рассказывать, как я его обокрала, лишила его квартиры,
денег, в общем, всего. Люди же могут поверить, понимаете? У него старческий
маразм, сенильное слабоумие, но тот, кто никогда с этим не сталкивался, просто
не может себе представить, что эти слова могут быть неправдой. Люди, особенно
молодые, которые мало сталкивались с глубокой старостью, начинают думать, что я
действительно повела себя непорядочно и что дядя Жора говорит правду.
– Успокойтесь,– мне было отчаянно жаль эту женщину, и
я старался говорить как можно мягче и теплее,– успокойтесь, Майя
Витальевна, я постоянно имею дело со стариками. Некоторые из них интеллектуально
сохранны, некоторые страдают склерозом, а есть и такие, как ваш дядя. Я знаю,
как это бывает. Можете быть уверены: в вашей порядочности я не сомневаюсь.
– Спасибо,– тихо сказала Истомина.
Она уже разлила чай по чашкам, когда тренькнул дверной
звонок. Истомина пошла открывать, а я приготовился лицезреть любителя поэзии,
которому писательница так неосмотрительно назначила встречу в собственном доме.
Вошедший в комнату любитель поэзии на студента-филолога
никак не тянул, да и на преподавателя тоже, уж больно прилично был одет. Если я
вообще что-то понимаю в нынешней экономике, профессиональные любители поэзии
лет тридцати не могут носить костюмы от Хьюго Босса, сорочки фирмы «Пионер» (я
сам их ношу, поскольку их очень легко гладить, что немаловажно при моей
холостяцкой жизни, поэтому знаю, сколько они стоят) и галстуки от Кензо. И что
этому небедному проходимцу надо от писательницы Истоминой? Я весь подобрался и
насторожился. Похоже, легкомысленная и доверчивая Майя Витальевна не напрасно
меня позвала.
Гость был усажен за стол и обеспечен чаем. Меня ему
представили как Игоря Владимировича, без указания должности и звания.
– Андрей,– он протянул мне руку, которую я пожал с
демонстративным радушием.
– Чем я могу быть вам полезной, Андрей?– спросила
Истомина.– Вы что-то говорили о моих ранних стихах, если я не ошибаюсь.
– Если точнее, меня интересует одно стихотворение. Я не
нашел публикацию и даже не знаю, печаталось ли оно где-нибудь, но я знаю, что
оно существует.
– Даже так?– несказанно удивилась писательница.–
Откуда же вы о нем знаете, если не читали?
– По радио. Где-то в начале семидесятых годов вы читали его
в передаче «Молодые поэты».
Истомина улыбнулась и словно помолодела на глазах.
– Да, был грех, увлекалась в юности,– сказала она чуть
смущенно.– Но вы правы, мои стихи действительно нигде не публиковались.
То есть в качестве поэта я не состоялась. Я в той программе читала «Твой
профиль на полях моих стихов…» Вы ведь это имеете в виду?
Теперь смутился гость.
– Честно говоря, не знаю.
– То есть как? Вы что, совсем ничего не помните, ни строчки
из стихотворения, ради которого вы пришли ко мне? Это как-то странно.
Мне показалось, что Истомина даже немножко обиделась. Вот
поди пойми этих авторов: только что сама призналась, что как поэт не состоялась
и стихи свои нигде не публиковала, а теперь обижается, что кто-то не помнит ни
строчки из ее творчества. Нет, я всегда знал, что певцы и актеры – люди с
большими странностями, все-таки папа у меня оперный певец и все эти странности
мы с мамулей прочувствовали на собственной шкуре, но с писателями мне как-то не
приходилось иметь дело, а выходит, что и они – натуры слишком тонкие для
понимания такого обывателя, как я.
– Майя Витальевна, вы уж простите меня,– виновато
заговорил гость в дорогом костюме,– но я стихотворения сам не слышал,
ведь это было в начале семидесятых, а я родился только в семьдесят четвертом.
Мне о нем рассказывали.
– Да?– она надменно приподняла брови над оправой
очков.– И что вам рассказывали?
– Что оно было посвящено некоей Елене Шляхтиной. Это верно?
– Верно. Но я что-то не пойму, Андрей, что вас конкретно
интересует и зачем это вам. Вы вообще кто?
О! Вот вам пример женской психологии. Она уже впустила
человека в дом, усадила его пить чай, обсудила свое несостоявшееся поэтическое
творчество и только теперь, наконец, соизволила спросить, кто он такой и почему
интересуется ее стихами. Нет, ну вы мне скажите: можно спокойно работать на
участке с таким населением? Можно крепко спать по ночам, зная, что половина
моего населения – женского пола, а из них две трети ведут себя именно так, как
Майя Витальевна Истомина? А я еще удивляюсь, что мои старики проявляют излишнюю
доверчивость и вступают в разговоры с разными проходимцами, звонящими в дверь
их квартир.
