В ответ на замечательный и своевременный вопрос хозяйки дома
гость вытащил паспорт и протянул ей.
– Я – Мусатов Андрей Константинович, специалист по нефтяным
установкам. Скажу сразу: в поэзии я не специалист.
– Тогда зачем вы пришли?
– Меня интересует Елена Шляхтина, которой вы посвятили свои
стихи. Это сугубо личный интерес.
– Да, но… – Истомина растерялась и бессмысленно вертела в
руках паспорт, который так и не открыла.– Лена умерла. Она погибла.
Давно. Если вы ее ищете, то напрасно. Ее нет в живых.
– Я знаю. Если бы она была жива, я задал бы ей вопросы,
которые для меня очень важны. Но поскольку ее нет, мне приходится искать людей,
которые знали ее, в надежде, что на эти вопросы смогут ответить они. Еще раз
простите, Майя Витальевна, но я пришел к вам не как к поэту, а как к подруге
Елены Васильевны Шляхтиной. Я хочу просить вас, чтобы вы рассказали мне о ней
все, что помните.
Я понял, что пора вмешаться. Конечно, в поведении этого
Мусатова пока не было ничего подозрительного, но сама ситуация мне не
нравилась. Ладно бы он был частным детективом и собирал сведения о людях, пусть
и давно умерших, но я бы еще это понял. Но ведь он специалист по нефтянке, по
крайней мере, он сам так сказал. Что это еще за археологические изыскания?
– Она ваша родственница?– невинно спросил я, шурша
фантиком от шоколадной конфеты.
– Нет. То есть думаю, что нет,– поправился
Андрей.– Во всяком случае моя мать никогда о ней не слышала.
– Тогда чем вызван ваш интерес к этой даме?
– Я объясню,– он вздохнул.– Много лет назад она
выступала свидетелем в суде по делу об убийстве.
– Лена?– удивленно перебила его Истомина.–
Свидетелем? Я ничего об этом не знала. В каком году это было?
– В конце семьдесят пятого.
– Странно,– она покачала головой.– Впервые слышу.
Мы много общались с ней, но она ни словом об этом не обмолвилась. Нет, не может
быть. Вы уверены, что мы говорим об одном и том же человеке? Может быть, это
какая-то другая Лена Шляхтина?
– Она работала на фабрике «Красный Октябрь», жила в
общежитии…
– Да, правильно,– подтвердила Майя Витальевна.–
Но может быть, однофамилица? Ведь фабрика очень большая, тысячи рабочих.
– Она покончила с собой в семьдесят шестом году,–
продолжал Андрей.
– Да, да… Но как же так? Не могу понять. Как же могло
получиться, что я ничего не знала? Впрочем, Лена действительно была очень
скрытной… Господи, но не до такой же степени! Убийство, следствие, суд – это же
очень серьезные вещи, не понимаю, как можно было не сказать…
Так, мою писательницу опять понесло не в ту степь. Вместо
того, чтобы причитать по поводу скрытности своей подружки, лучше бы спросила,
какой интерес у ее гостя в старом деле об убийстве. Нет, не додумается. Видно,
опять придется мне встревать.
– А зачем вам это, Андрей? Убийство тридцатилетней давности,
и вы собираете сведения об одном из свидетелей. Я что-то не улавливаю связи
между всеми этими событиями и инженером-нефтяником, которому в ту пору был год
от рождения.
История мне не очень нравилась, она не звучала убедительно,
и с каждой минутой я все сильнее подозревал, что Андрей Мусатов в костюме от
Босса явился сюда под явно надуманным предлогом, преследуя какие-то не вполне
благовидные цели. Спасибо тебе, житель солнечной Испании Сергей Иванович Клюев,
если бы не ты с твоим хилым издательством, сидела бы сейчас моя писательница
один на один с мошенником, с готовностью развесив уши, на которые этот
красавчик вешал бы свою длинную тонкую лапшу. А потом побежала бы в милицию
писать заявление о краже или еще о чем похуже.
– Дело в том, что меня на самом деле интересует не столько
сама Шляхтина, сколько тот человек, которого осудили, опираясь на ее показания.
Ну вот, приехали. Сначала нас интересуют стихи, потом на
самом деле не стихи, а Лена Шляхтина, которой они были посвящены, а теперь уже
и не Лена, а вовсе даже подсудимый, против которого она давала показания. Еще
несколько вопросов – и выяснится, что его интересует не подсудимый, а судья,
председательствовавший на процессе, или следователь, потом выплывет жена
следователя, потом ее троюродная тетка… И так до бесконечности.
– Понимаете,– продолжал между тем Мусатов,– у
меня есть основания думать, что она зачем-то оговорила подсудимого. Если бы она
была жива, я бы спросил ее, как все было на самом деле. Но она умерла, и мне
приходится искать тех, с кем она общалась. Может быть, она им рассказывала,
какие отношения связывали ее с… – он почему-то запнулся,– с этим
подсудимым, может быть, она могла мстить ему за что-то…
– И вы полагаете, что будь она жива, она сказала бы вам
правду?– скептически осведомился я.– Так вот взяла бы и призналась
первому встречному, что давала на суде ложные показания? Да вы большой
оптимист, господин Мусатов.
– Вы хотите сказать, что это подсудное дело?
– Вот именно.
– Но сроки давности истекли, так что к ответственности ее
привлечь нельзя было бы.
– Для нефтяника вы неплохо осведомлены,– заметил я.
– Я консультировался с опытным юристом,– он холодно
взглянул на меня.– В конце концов, я мог бы предложить ей денег, чтобы
она рассказала мне правду, которая сегодня ей уже ничем не угрожает. Но это все
пустые рассуждения, потому что Елены Васильевны Шляхтиной нет в живых. И моя
единственная надежда – это люди, с которыми она в те годы общалась. Они могут
что-то знать.
– А откуда у вас такой интерес к этому подсудимому?– вдруг
спросила Истомина, которая, наконец, начала задавать правильные вопросы.
– Это мой отец,– коротко ответил Мусатов.– Он
был признан невменяемым, помещен на принудительное психиатрическое лечение и
умер в больнице. Но сегодня у меня есть основания полагать, что он не был
болен, что все это было подстроено, организовано в чьих-то интересах. Я хочу
попытаться выяснить, что на самом деле произошло. До недавнего времени я считал
себя сыном убийцы. Думаю, вы понимаете, что положительных эмоций это не приносит.
Не могу сказать, что мне стало стыдно за свои подозрения, но
неловкость я испытал. Хотя еще вопрос, не врет ли Мусатов.
– Лена,– медленно проговорила Майя Витальевна,–
Лена… Конечно, я расскажу вам все, что вспомню.
* * *
…Она с детства была благополучной и обеспеченной, и с
детства же стеснялась своего благополучия, стеснялась того, что живет лучше,
чем ее подружки, одноклассники, даже соседи. Маленькая Майя патологически
боялась вызвать зависть окружающих, потому что знала: от зависти до ненависти меньше
одного шага, а ей так хотелось, чтобы к ней относились хорошо. Она заискивала
перед другими девчонками, преданно заглядывала им в глаза, никогда не
настаивала на своем, никогда не говорила, что ей чего-то не хочется или что-то
не нравится, чтобы не прослыть задавакой, которая считает, что ей все можно и
ее слово – главное, потому что у нее папа большая шишка, директор крупного
завода, Герой Социалистического труда, Лауреат сначала Сталинской, а потом и
Ленинской премий. У Истоминых была огромная квартира, хорошая дача в ближнем
Подмосковье, темно-зеленая «Победа», на которой ездила мама Майи, и черный ЗИМ,
служебный, на котором водитель возил отца. Потом, со временем, «Победу» сменила
голубая «Волга», а вместо ЗИМа появилась «Волга» черная, отец бессменно
руководил своим заводом и вдобавок стал членом бюро горкома КПСС, так что
благополучие неуклонно возрастало. А Майя до самого окончания школы так и
продолжала стесняться того, что живет лучше других в ее окружении.
