– Да куда он денется с подводной лодки, когда надо семью
кормить.
Мама встретила нас на крыльце в накинутом на плечи норковом
жакете, из-под которого виднелось нарядное длинное платье. Все окна в доме ярко
светились, а метрах в десяти от крыльца переливалась подсвеченная специальным
прожектором наряженная елка. Мамуля всегда умела устраивать настоящие
праздники.
И началось! Оказывается, все уже собрались, и для полного
веселья ждали только нас. Жаль, конечно, что большинство приглашенных гостей не
смогли приехать, но уж зато те, кто приехал, не утратили с годами способности радоваться
жизни, петь и танцевать. Гвалт и хохот стоял такой, что уши закладывало. Было
много музыкальных экспромтов, и в художественную часть вечера немалый вклад
внесли бас дядя Ваня Лютц и его подруга меццо-сопрано, которая при ближайшем
рассмотрении оказалась прелестной теткой лет пятидесяти с потрясающим чувством
юмора. Втроем с папой они замечательно исполнили с листа наспех написанное мной
попурри. Ноты я привез, само собой, в единственном экземпляре, но у родителей
есть ксерокс, так что быстренько наделали копий по числу исполнителей. Мама
села к роялю, я хватался то за скрипку, то за гитару, то подскакивал к маме и
играл с ней в четыре руки. Гости дружно подпевали, если, конечно, не давились
от хохота. Одним словом, праздновали на славу.
После активной части, пения, танцев и раздачи подарков, часа
в два ночи, мама объявила паузу для отдыха перед «второй переменой блюд», и
народ разбрелся по дому, составив небольшие «группы по интересам». Заметив, что
папа удаляется в сторону зимнего сада в компании Мусатова и его девушки, я
поспешил за ними. Вообще-то я давно хотел поговорить с отцом, но не решался,
потому как предвидел его реакцию. Однако теперь он был в прекрасном
расположении духа, тем паче что, во-первых, я угодил ему с цветком, а
во-вторых, он, как правило, в присутствии посторонних вел себя достаточно
тактично. Бывали исключения, что и говорить, бывали-с… Но только если он
утрачивал душевное равновесие, а в настоящий момент к этому не было никаких
оснований.
В зимнем саду папа с умным видом возглавлял совет по решению
вопроса: куда лучше всего поставить мой подарок. Андрей, как я понял, был
сторонником эмпирического решения вопроса, то есть предлагал поставить горшок с
цветком «куда-нибудь», в первое попавшееся место, и посмотреть, как он будет себя
чувствовать. Если плохо, то переставлять до тех пор, пока не найдется
оптимальное для него местоположение. Юля же требовала найти книги о комнатных
растениях и сначала все прочитать, а потом уже решать.
– Пока ты будешь его таскать с места на место, цветок
погибнет,– горячилась она.– Он же живой, на нем нельзя
экспериментировать.
– Мне кажется, Юлия права,– профессионально
поставленным бархатным баритоном говорил папа, нежно поглаживая Юлино плечико.
Ах вот, значит, как! Юлия у нас права. И плечико у нее такое
хрупкое, точеное, кажущееся белым-белым по контрасту с тонкой черной бретелькой
вечернего топа, расшитого стразами. Ну-ну, поглядим, что будет дальше.
– Юля всегда права,– соглашался Андрей,– но, мне
кажется, куда интересней наблюдать, делать выводы и принимать решения самому,
на основе собственного опыта, нежели пользоваться чужими наработками. Разве
нет?
Как говорилось в том старом еврейском анекдоте, «и ты,
Сарочка, тоже права». Вообще-то точка зрения Мусатова была мне ближе, ведь со
своими котами я поступал точно так же. Можно было прочесть миллионы книг о
поведении кошек и о зоопсихологии, но мне интереснее было напичкать квартиру
аппаратурой видеонаблюдения и изучать повадки моих питомцев самостоятельно,
вести дневники, анализировать. Когда-нибудь я напишу свою собственную книгу о
кошках. Может быть, я не открою Америку и не изобрету велосипед, но уж точно
получу удовольствие.
– А вдруг цветок погибнет, если поставить его не в то
место?– возмущалась Юля.– Ну как же вы не понимаете, он – живой.
Все растения живые, они рождаются, развиваются, зреют, им нужно питание и вода,
у них есть нервная система. Они только двигаться и говорить не могут, а во всем
остальном они точно такие же, как животные. Игорь, ну скажи Андрею, объясни
ему, если он не понимает! У тебя же кошки, ты должен понимать! Нельзя рисковать
живым организмом.
– Юленька, вы очаровательны,– папа приобнял девушку и
отечески поцеловал ее в лобик.– Откуда в вас столько любви ко всему
живому? В наше время это так редко встречается, особенно у молодых.
Ох уж этот папа! Наверное, даже могила его не исправит. Имея
такую жену, как моя мамуля, умницу и красавицу, заботливую и преданную, живущую
только его интересами и его жизнью, он все равно млеет от молоденьких
вертихвосток. Хотя Юля, конечно, на вертихвостку не очень похожа, но все-таки…
А Юля-то, Юля! Прижалась с папиному плечу, вроде как
по-дочернему отвечает на его отеческий поцелуй.
– Я дочь адвоката, Владимир Николаевич. А мой отец всегда
учил меня, что нельзя рисковать чужой жизнью.
Папа просиял улыбкой и обратился ко мне:
– Ну а ты, сын, что скажешь? Мы тут рассуждаем, куда лучше
всего поместить твой подарок.
Я живо включился в обсуждение, потому что нужно было
подлизаться к отцу. Наконец мне показалось, что момент настал вполне подходящий,
папа умилен и расслаблен, и я храбро ринулся головой в омут.
– Папа, как ты смотришь на то, чтобы выступить в клубе перед
моими стариками?
– Ты что, хочешь, чтобы я перед ними пел?
Вся его фигура, не говоря уж о лице и голосе, выражала
недоумение и удивление. Ну в самом деле, как это можно? Ему, великому Владимиру
Дорошину петь перед каким-то там пенсионерами в каком-то там занюханном
стариковском клубе. Да помыслить невозможно!
– Не обязательно петь. Они с удовольствием послушали бы твои
рассказы, воспоминания. Ты много гастролируешь, общаешься с известными
музыкантами по всему миру. И потом, ты мог бы поговорить с ними о кумирах их
молодости, ведь ты еще Козловского застал, вы даже пели вместе в одном
концерте. Ты знал Штоколова, Гмырю, ты выступал с Вишневской и Ростроповичем.
Им было бы очень интересно.
– Да ты с ума сошел!
– Почему?– невинно поинтересовался я.
То есть я-то отлично понимал, почему «сошел с ума», но мне
было интересно, посмеет ли папа произнести это вслух, да еще при посторонних. Я
был уверен, что не посмеет. И придется ему подбирать для отказа другие
аргументы, которые, бог даст, я сумею разбить и вытащу-таки из него согласие.
Однако я папу недооценил. Он и не думал отказываться. Не в
том смысле, что решил согласиться. Он вообще не обсуждал эту проблему, а
перевел разговор сразу на меня, на мою неправильно выбранную профессию, на мой
загубленный талант и на то, что я лишил его главной радости любого отца –
возможности гордиться своим сыном. И тут никакие Мусатовы с красивыми молодыми
девушками ему своим присутствием не помешали.
