– Психолог, кандидат наук.
– Ну вот видите, вам просто повезло, что рядом с вами в
трудный момент оказались опытные профессионалы, педагог и психолог. Если бы не
они, мы бы с вами сейчас вряд ли разговаривали бы.
– Почему?– удивился Мусатов.
– Да потому, что не было бы никакой стажировки в США. Вы
просто не сделали бы такую карьеру. Неврозы, голубчик вы мой, штука очень
коварная и опасная. Нажить легко, избавиться потом невозможно. Можно
приглушить, притушить, добиться стойкой ремиссии, а он в самый неожиданный
момент поднимет голову и напакостит. Вы надолго в наши края?
– Да нет,– пожал плечами Андрей,– как только
получу свидетельство – сразу назад. А что?
– Мне нужно с вами поговорить, и очень серьезно. Вы могли бы
задержаться здесь до завтра?
Время у Мусатова было, он ведь не предполагал, что так легко
найдет нужную больницу, и начальство на работе отпустило его на несколько дней.
Но зачем ему задерживаться в этой жуткой дыре?
– В принципе, мог бы,– неуверенно ответил он.–
Но…
– Я сейчас дам команду, чтобы в архиве подняли документы и
выписали вам справку, на основании этой справки ЗАГС даст вам новое
свидетельство. Сегодня вы в ЗАГС все равно уже не успеете. Я предлагаю вам
переночевать у меня, а завтра вы закончите все свои дела и спокойно уедете.
Перспектива провести ночь у доктора Юркунса показалась
Андрею не самой приятной, но ведь гостиница в этой дыре если и есть, то такая,
что «мама, не горюй». А может, ее и вовсе нет.
– Здесь есть гостиница?– на всякий случай спросил он.
– Есть,– улыбнулся Лев Яковлевич,– но даже мое
скромное жилище на три порядка лучше. И не беспокойтесь, вы меня никоим образом
не стесните, я живу один, а места у меня более чем достаточно.
На том и порешили.
* * *
Лев Яковлевич Юркунс росточка был совсем небольшого, и когда
Андрей это увидел, то страшно удивился, потому что, восседая за рабочим столом
в служебном кабинете, доктор производил впечатление человека массивного и
крупного. Наверное, играла свою роль спокойная доброжелательность,
несуетливость и уверенность, с которой держался пожилой психиатр. Дома же у
себя, в небольшой трехкомнатной квартирке, расположенной на четвертом этаже
блочной пятиэтажки, он смотрелся маленьким старичком, сухоньким, но живым,
энергичным и веселым.
– Располагайтесь, голубчик,– гостеприимно улыбался он,
проводя Андрея по всем комнатам. Вот здесь сплю я, а вы можете выбирать между
кабинетом и гостиной, в обеих комнатах, как видите, есть большие диваны, они
раскладываются, очень удобные. У меня много гостевых мест. Если хотите мой
совет, то выбирайте диван в кабинете.
– Почему?
– Вы, голубчик, курите, и курите много. Ужинать и беседовать
мы с вами будем в гостиной, зачем же вам потом спать в прокуренном помещении?
На улице пока еще очень холодно, так что посидеть с открытыми окнами нам с вами
не удастся.
Андрею не терпелось узнать, о чем же хотел поговорить с ним
Лев Яковлевич, но Юркунс категорически отказался беседовать «о серьезном» до
ужина. Ужин был поистине холостяцким и состоял из отварного картофеля и
сосисок, но и того, и другого было много, так что голодным Андрей не остался.
Он пытался внести свою лепту в организацию трапезы и все порывался зайти в
магазин и купить каких-нибудь продуктов, но Лев Яковлевич запретил ему даже
думать об этом.
– В нашем магазине все просроченное или поддельное, эдак и
отравиться недолго. Единственное, что можно покупать без опаски, это сосиски,
они вполне приличные и наверняка не просроченные, потому что их каждый день
привозят и в течение двух часов раскупают, но сосисками у меня и без того
холодильник забит, я в основном ими питаюсь.
– Что же вы едите, если магазинные продукты не
покупаете?– удивился Андрей.
– Ну как что? Картофель, капусту, свеклу и прочие овощи, это
подделать нельзя. Хлеб, само собой, и всякую бакалею, она хоть и низкого
качества, потому что поддельная, но отравиться ею невозможно. Иногда езжу в
Вологду, запасаюсь консервами, иногда на рынке мясо покупаю. Да много ли мне,
старику, надо?
К предусмотрительно захваченной Андреем из Москвы бутылке
коньяку Лев Яковлевич отнесся вполне благосклонно, однако, накрывая стол к ужину,
рюмки не поставил.
– А коньячок потом,– пояснил он,– под разговор.
Картошка и сосиски с коньяком – это моветон, голубчик.
«Да что же это за разговор такой таинственный!» – недоумевал
Мусатов, поглощая безвкусные ватные сосиски и сладковатый промороженный
картофель. Наверное, ничего особенного доктор Юркунс ему не скажет, просто
старику скучно и одиноко, и он воспользовался случаем, чтобы залучить к себе
гостя и скоротать вечерок. Ну да ладно, какая, в сущности, разница, все равно
ведь ночевать пришлось бы, в ЗАГС Андрей действительно в тот день уже не
успевал.
Наконец, дело дошло и до коньяка.
– Скажите, голубчик,– начал неторопливо Лев
Яковлевич,– как вы считаете, может опытный врач отличить леченого
больного от залеченного здорового?
Вопрос показался Андрею странным и несколько не по адресу.
– Я же ничего в этом не понимаю, Лев Яковлевич, я не врач. А
в чем смысл?
– Смысл, голубчик вы мой, в том, что я-то как раз врач, и с
большим, позволю себе заметить, опытом. Пятьдесят пять лет в психиатрических
лечебницах кое-что да значат. Ваша матушка еще на свет не появилась, а я уже
лечил больных. И поверьте мне, я могу отличить больного, которого подвергали
лечению, от изначально здорового человека, которого просто-напросто залечили.
Ну вот, как и следовало ожидать, сейчас пойдут разговоры о
разных случаях из практики психиатра. Слушать это Андрею было совершенно не
интересно, но куда ж деваться.
– Так вот, хочу вам сказать, Андрей Константинович, что ваш
батюшка Олег Петрович Личко никакой шизофренией не страдал. Он был абсолютно
здоровым человеком. Конечно, галоперидол, аминазин и прочие штучки из кого
угодно могут сделать растение, но у меня достаточно опыта, чтобы в конце концов
определить, чем было это растение раньше, чертополохом, с которого в процессе
лечения ободрали колючки, или чем-то совсем иным. Вы меня понимаете?
– Нет,– честно признался Андрей.– Вы хотите
сказать, что Олегу Петровичу поставили ошибочный диагноз? Что он был не
маньяком-убийцей, а убийцей обыкновенным? И что его место было не в психушке, а
в тюрьме?
Юркунс сделал крохотный глоточек коньяку, осторожно поставил
рюмку на стол и окинул Андрея долгим взглядом своих светлых ярких глаз.
– Олег Петрович не был ни маньяком, ни убийцей. Вот что я
хочу вам сказать. Когда его перевели в нашу больницу из Белых Столбов, он был в
очень плохом состоянии. Есть такая формулировка: в связи с утратой общественной
опасности. В Столбах сочли, что он уже не опасен, то есть утратил активность,
интерес к жизни, и его можно переводить в больницу общего типа. В целом они не
ошиблись, Олег Петрович действительно утратил активность в том смысле, что не
рвался кричать на всех углах о своей невиновности, у него на это просто уже не
было сил. Но он до самого последнего дня пытался разобраться, что же все-таки произошло
и почему его осудили за то, чего он не совершал. Ему было трудно
сосредоточиться, он начинал размышлять и очень скоро сбивался, забывал ход
собственных рассуждений. У него в результате псевдолечения серьезно нарушилась
память, то есть он достаточно хорошо помнил события давние, но придумав
какое-то логическое построение, уже через десять минут забывал его и совершенно
терялся. Я посоветовал ему вести записи. Он так и сделал, записывал свои мысли,
воспоминания, потом терял листки или рвал их и выбрасывал, потому что приходил
в отчаяние от того, что ничего не получалось. Я приносил ему новую тетрадь, он
снова записывал, и снова вырывал листы и выбрасывал.
