Ничего страшного, завтра он снова пойдет в магазин и купит
продукты и выпивку. Для такого дела не жалко. Ну надо же, какая встреча! Одно к
одному, сплошные удачи.
* * *
Уже и Восьмое марта наступило, а я так и не понял, что же
такое мне «жмет» в мозгах, на которых, как на ноге в неудобном ботинке,
буквально мозоль натерся. Перед Восьмым марта у меня работы невпроворот, потому
как мошенники и воры не спят, бдительно следя на всяческими праздниками,
которые поднимают настроение и притупляют осторожность у доверчивых людей, особенно
у женщин и особенно у пожилых. На Новый год, День Защитника Отечества, Восьмое
марта и День победы принято дарить подарки и поздравлять пенсионеров и
ветеранов, вот они и ходят, эти сволочи, по квартирам, представляются
каким-нибудь комитетом, фондом, благотворительной организацией или на худой
конец собесом, а после их ухода люди недосчитываются денег и ценностей, если
вообще живыми и здоровыми остаются, тьфу-тьфу-тьфу, не приведи Господи. Так что
период от 20 февраля до 10 марта у меня всегда напряженный, я не ленюсь
сочинять, печатать на собственном принтере и разносить по квартирам
листочки-«напоминаловки» с просьбой не быть излишне доверчивыми, беседую с
потенциальными жертвами, взывая к их здравому смыслу и умоляя не открывать
дверь незнакомым людям. Мерзкий мозоль хоть и натирал мозги, но обращать на
него внимание мне было некогда.
Все-таки мои усилия даром не пропали, и в этот раз (впервые
за последние годы!) праздники на моем участке прошли без происшествий. То есть
пьяные драки, конечно, случились, и семейные дебоши тоже, куда ж без этого, то
зато не было ни одного обманутого доверчивого пенсионера. Уже хорошо.
Одиннадцатого марта я перевел дух и с удивлением понял, что
сегодня суббота. И именно в эту субботу у меня нет приема граждан. Посему я,
предварительно позвонив и получив приглашение, купил букет цветов и отправился
к Майе Витальевне Истоминой поздравлять ее с прошедшим праздником и благодарить
за чудесную встречу в клубе, которая состоялась пару недель назад и вызвала у
моих любимых стариков самые горячие отклики и просьбы как можно скорее
пригласить писательницу выступить еще раз, потому что еще очень много
интересного осталось нерассказанным. Ну и, само собой, я собирался задать ей
несколько вопросов о «больничных» периодах жизни Елены Шляхтиной. Вообще-то это
не мое дело, пусть бы Мусатов сам во всем этом ковырялся, речь все-таки идет о
его отце, а не о моем, но мне уже стало интересно. В конце концов, именно я,
читая материалы о самоубийстве Шляхтиной, заметил несостыковки в истории со здоровьем
загадочной работницы кондитерской фабрики «Красный Октябрь». И еще меня грыз
непроясненный вопрос с братом Шляхтиной, который у нее якобы был и который
якобы тоже покончил с собой в результате якобы имевшегося у него психического
заболевания. Истомина, вспоминая о своей подруге, о брате умолчала, а ведь она
не могла о нем не знать, ведь со Шляхтиной она общалась несколько лет. Почему
же Майя Витальевна не сказала о нем ни слова? Тоже что-то скрывает? Или
следователь из Прокуратуры СССР так расстарался в своих фантазиях, что даже
психически больного брата-самоубийцу выдумал, чтобы смерть Елены казалась
совсем уж естественной и, более того, неизбежной?
– Да вы что!– от удивления Истомина даже сняла
очки.– Не было у Лены никакого брата. За семь лет я от нее ни о каком
брате не слыхала. С чего вы вообще взяли, что он был? Кто вам сказал такую
глупость?
Я объяснил, откуда это взял, и задал следующий вопрос:
– А о том, что мать Елены страдала психическим заболеванием
и регулярно лечилась в стационаре, вы тоже не слышали?
– Нет,– она покачала головой.– Но это можно
допустить.
– Почему?
– Мало кто будет рассказывать такое о своих родителях. Даже
сейчас. А уж в те времена – тем более. Так что если это действительно было так
и Лена об этом не рассказывала, ее можно понять. Но зачем ей было скрывать, что
у нее есть брат? Что в этом постыдного? Нет, не понимаю. Впрочем, если брат
тоже был болен, тогда… Ужасно,– она снова надела очки и грустно повторила:
– Ужасно. Бедная девчонка. Иметь родных, о которых стыдишься рассказывать и
делаешь вид, что их совсем нет,– горькая участь. Теперь я понимаю, почему
она была такой скрытной. Она просто привыкла молчать, не рассказывать о себе,
дозировать информацию, чтобы разговор не зашел о ее семье.
Майя Витальевна твердо стояла на своем: о брате Шляхтина не
просто не говорила – даже не упоминала о его существовании, и я так и не понял,
кто на самом деле был более скрытным, ее подруга или она сама. Ладно, здесь
ничего не прояснилось – пойдем дальше.
– Майя Витальевна, давайте вернемся к тем периодам, когда
Шляхтина жила у вас. Вы уверены, что она каждый день уходила на работу?
– А куда же ей было уходить? Будильник я ставила на семь
часов, мне нужно было в институт, потом на работу. Лена вставала вместе со
мной.
– И уходила вместе с вами?
– Когда как. Иногда мы уходили одновременно и вместе шли к
метро, потом разъезжались в разные стороны, а иногда она убегала пораньше, если
я долго копалась. Такого, чтобы я уходила, а она оставалась дома, не было ни
разу, насколько я помню. А откуда у вас сомнения, Игорь?
– Да дело в том, Майя Витальевна, что Шляхтина брала
больничный, своим подругам по общежитию говорила, что болеть будет у вас,
потому что вы за ней ухаживаете, когда ей нездоровится. И на работу не
выходила.
– Не может быть!– она снова сняла очки, удивленно
посмотрела на них, снова не понимая, что это за игрушка у нее в руках, и опять
водрузила на нос.– Как это так? Ходила она на работу. Может быть, у нее
была еще какая-то подруга, к которой она уходила болеть? Вы проверьте. Потому
что у меня она была совершенно здорова. Настроение, конечно, бывало разным,
чаще плохим, но это для нее обычно… Она в целом была такая… мрачноватая,
тяжелая. И юмор у нее был специфический, черный. Но на здоровье она никогда не
жаловалась, иногда, правда, просила какую-нибудь таблетку от головной боли, но
покажите мне человека, у которого никогда не болит голова?
В принципе это все можно было бы проверить, если бы не
пропасть в тридцать лет… Глупо надеяться, что память сохранит такие мелочи. На
всякий случай я спросил. Ну а вдруг?
– Нет, конечно, я не помню. Хотя, погодите-ка,–
Истомина оживилась,– я точно помню, что однажды на тот период, когда Лена
жила у меня, попал день моего рождения. И я его не отмечала.
– Даже так? Почему?
– Она была какая-то особенно мрачная, казалось, у нее на
душе черным-черно, разговаривала со мной сквозь зубы, будто я у нее сто рублей
украла. Ну и я подумала, что… в общем, некстати будет звать друзей домой и
праздновать, раз ей так плохо. Я даже не напомнила ей, что у меня день
рождения, промолчала.
– А когда у вас день рождения?
– В ноябре, семнадцатого.
– В каком году это было?
