– В каком году?– Истомина задумалась.– Боюсь
напутать. В начале семидесятых, что ли… Знаете, я отчетливо помню, что в тот
вечер, когда был день рождения, Лена пришла поздно, я сидела дома одна и
злилась, потому что она ведь могла прийти вообще в час ночи, она никогда не
предупреждала заранее, какие у нее планы и когда она вернется. Ну вот, я сидела
одна и злилась, потому что если бы знала, что ее так долго не будет, вполне
могла бы позвать друзей. И тупо таращилась в телевизор, а там сплошняком
«третий решающий, третий решающий». Ни фильма, ни концерта приличного, один
третий решающий.
– Третий решающий?– удивленно переспросил я.– А
что это?
– Третий решающий год пятилетки. Третий год был всегда
решающим, четвертый – определяющим, а пятый – завершающим. Неужели не помните?
Я не помнил. Вернее, вспомнил, когда она объяснила, но
как-то смутно. Последний съезд КПСС состоялся, когда мне было не то тринадцать,
не то четырнадцать лет, после этого никаких пятилеток с их «решающими» и
«определяющими» годами в моей жизни не было.
– И какой это мог быть год, как вы думаете?
Она пожала плечами.
– Да разве я вспомню, когда у нас проходили съезды партии…
Хотя постойте, надо спросить у дяди Жоры.
Она поднялась из-за стола, чтобы выйти из комнаты, когда
дверь с легким, каким-то шуршащим скрипом начала открываться.
– Двадцать пятый съезд состоялся в феврале семьдесят
шестого,– раздался с порога старческий голос.– Стыдно это не
помнить, Майка. Ты всегда была безалаберной и плохо училась.
Следом за голосом в комнате появился Георгий Степанович все
в той же вязаной кофте с отвисшими карманами и с неизменной палкой в руке. А
дядя Жора-то, оказывается, любитель подслушивать! Меня он, конечно, успел
забыть, хотя я приходил к Истоминой сразу после Нового года, чтобы согласовать
ее встречу с членами клуба. В тот раз он долго выспрашивал, кто я такой и что
милиции нужно в их доме. Сегодня повторилось то же самое, даже без вариаций.
– Вы – Майкин студент?– Георгий Степанович ткнул в
меня узловатым подагрическим пальцем.– В писатели намылились?
– Нет, я ваш участковый.
– Что, нас опять обокрали? Майка, это все ты виновата, дверь
не запираешь, когда уходишь, ключи в замке забываешь, не проверяешь ничего.
Меня тут могут ограбить и убить, а ты даже не спохватишься!– сердито
закричал он.
– Дядя Жора, успокойся,– устало произнесла
Истомина,– никто нас не обокрал. Участковый пришел ко мне по делу.
– По какому такому делу? Какие дела могут быть у тебя с
участковыми? Майка, не смей мне врать! Не смей ничего от меня скрывать! Я –
твой родной дядя.
На какое-то время я отключился от созерцания сцены, ибо
спектакль был не нов, и занялся простейшими подсчетами. Съезд прошел в феврале
семьдесят шестого, следователь «пятым завершающим» должен быть семьдесят пятый
год, «четвертым определяющим» – семьдесят четвертый, а «третьи решающим»,
соответственно, семьдесят третий. Итак, вопрос: была ли Елена Шляхтина на
больничном 17 ноября 1973 года? Ответ я нашел спустя минуту, открыв принесенную
с собой папку с добытыми Валькой Семеновым материалами: была. Была Елена
Васильевна на больничном. С 11 по 20 ноября интересующего меня года. Жила у
своей подруги Майи и делала вид, что ходит на работу, на фабрику. А на самом
деле она туда не ходила. Мои подозрения подтвердились, но легче от этого не
стало. Так куда же она все-таки ходила, притворяясь больной перед соседками по
общежитию и здоровой – перед Истоминой?
Сцена завершилась достойным финалом, Майя Витальевна
подхватила настырного дядюшку под руку и повела прочь из комнаты, насовав ему
предварительно полные карманы конфет и печенья, с которыми мы пили чай.
– Беда мне с ним, просто сил никаких не хватает,–
горестно выдохнула она, усаживаясь за стол.– Кругом одни враги, все ему
врут, все обманывают и все стремятся обокрасть. Он просто помешался на страхе
быть обворованным.
– Зато какая память!– улыбнулся я.– Мы с вами
сейчас два часа копались бы в энциклопедиях и справочниках, пытаясь
восстановить хронологию партийных съездов, а ваш дядя нас спас за одну секунду.
– Но он подслушивал!– возмутилась Истомина.– Он
стоял за дверью и слушал, о чем мы говорим. Господи, как стыдно! Извините меня,
Игорь, мне так неловко.
Она сдвинула очки на темя на потерла пальцами глаза, словно
в них соринка попала. Я уже заметил, что при удивлении или непонимании Истомина
очки снимает, а при негативных эмоциях – сдвигает вверх. Жаль, что я не
психоаналитик, а то мог бы придумать целую теорию о влиянии подсознания на
формирование динамических стереотипов. Впрочем, ученых на нашей земле миллионы,
и наверняка кто-нибудь уже все это продумал, разработал и описал.
– Не берите в голову, Майя Витальевна, у вас еще не самый
тяжелый случай,– успокоил я ее.– Знали бы вы, какие бывают старики!
Несколько минут я развлекал писательницу рассказом о живущей
в соседнем доме старушке Дресвяниной, которая регулярно звонила мне с
требованием немедленно приехать и убрать труп, валяющийся на лестничной клетке
у двери ее квартиры. Она не успокаивалась, пока я не приезжал. Когда однажды я
попробовал «не обратить внимания», она, не дождавшись меня, позвонила в службу
02. Те, конечно, приняли все всерьез и примчались. Трупа не обнаружили, бабулю
пожурили и наказали «больше так не делать». Через два дня все повторилось, я
снова проигнорировал ее сигнал, а вот дежурный наряд отреагировал бурно и
вполне адекватно. Они рассудили справедливо: бабка не виновата, что у нее
маразм, и взять с нее нечего, а виноват участковый, который допускает
нерациональное разбазаривание сил и средств родной милиции, вынуждая их
выезжать по ложным вызовам. Они нажаловались моему начальству, начальство
намылило мне шею, вкатило очередной выговор и лишило премии по итогам работы за
год. С тех пор я на призывы Дресвяниной «немедленно убрать труп» откликаюсь
лично и безотлагательно, а если не могу прибыть сам – прошу Вальку Семенова или
кого-то из участковых выручить меня. В принципе приехать мог кто угодно, лишь
бы сказал, что он из милиции, и старушка тут же успокаивалась.
Майя Витальевна поохала над моим рассказом, посмеялась и,
кажется, немного отошла. Я подумал, что вполне можно вернуться к делу.
– Вынужден вас огорчить, в ноябре семьдесят третьего года
ваша подруга Лена жила у вас, имея на руках больничный, и на работу не ходила.
Майя Витальевна, голубушка, ну постарайтесь вспомнить еще хоть какие-то мелочи!
Мне так важно понять, что за человек была Шляхтина, как она жила, чем
занималась.
– А знаете,– вдруг задумчиво проговорила
Истомина,– вы спросили, не помню ли я точных дат, когда Лена у меня жила…
а потом дядя Жора начал выступать насчет того, что нас обокрали… и у меня
как-то сложилось… В общем, я вспомнила еще один случай. У Лены был знакомый
милиционер.
– Какой милиционер?– вскинулся я.
