– Погодите,– голова у Андрея шла кругом, и он вдруг
подумал, что даже если у него, здорового мужика, мысли в стрессовой ситуации
разбредаются в разные стороны, то каково же было тому, кого долгие годы
закалывали прихотропными препаратами,– погодите, Лев Яковлевич, я ничего
не понимаю. Откуда вы можете быть уверены, что Олег Петрович не совершал тех преступлений,
за которые его привлекали к ответственности? Да, я верю, что вы как опытный
врач смогли понять, что он изначально был здоров, я это допускаю. Но как вы
можете точно знать, что он невиновен?
– Хороший вопрос,– Юркунс улыбнулся краешком тонких губ.–
Если он виновен, но при этом психически здоров, то почему он оказался на
принудительном лечении, а не в колонии?
– Он мог симулировать, чтобы уйти от ответственности.
– Ну конечно, и при этом каждый день заявлять, что он
здоров. Что ж это за симуляция такая? Ему поставили диагноз шизофрении, а когда
он попал ко мне, я не увидел ни одного сипмтома, ни единого признака этого
заболевания. А шизофрения, голубчик мой Андрей Константинович, не излечивается,
это вам не алкоголизм какой-нибудь. Вы мне скажете, что у Олега Петровича была
стойкая ремиссия, поэтому я не обнаружил признаков заболевания, а я вам отвечу,
что я как врач гроша ломаного не стоил бы, если бы не умел отличать больных в
ремиссии от здоровых. Я очень много занимался вашим батюшкой с самого начала…
Впрочем, простите, я вижу, вам неприятно, когда я называю Олега Петровича вашим
отцом. Хорошо, я буду называть его по имени-отчеству.
– Спасибо,– пробормотал Андрей, которому и впрямь
слова «ваш батюшка» резали ухо.– Вы всеми своими больными так внимательно
занимаетесь?
– Разумеется, нет. И далеко не обо всех я так долго храню в
памяти различные подробности. Кстати, и Олегом Петровичем я не должен был
заниматься, для этого есть палатные врачи. Но меня привлекла его фамилия.
– Это почему же?
– Ну, вы-то не знаете, а вот любой психиатр скажет вам, что
Личко – это имя в нашей науке весьма известное. У нас есть классификация «по
Личко», определения «по Личко», в общем, в психиатрии это классика. И мне стало
любопытно взглянуть на больного, носящего такую же фамилию. Олег Петрович, что
называется, «зацепил» меня с первой же беседы, я некоторое время наблюдал его
сам, а потом отменил все назначения, оставил только общеукреплящие препараты,
витамины, стимуляторы мозгового кровообращения… Впрочем, вам эти детали ни к
чему. Я как врач понимал, что после лечения в Белых Столбах он уже не
восстановится полностью, но надеялся, что смогу хоть чем-то помочь ему. Вы еще
очень молоды, голубчик, вы не знаете, какой была жизнь в середине
восьмидесятых, когда Олег Петрович попал в нашу больницу, и по каким правилам
тогда играли. Я не мог ни опротестовать диагноз, ни изменить его. Я не смел.
Мне хотелось продолжать работать и, если угодно, жить. Диагноз Олегу Петровичу
поставили в институте судебной психиатрии, а вы знаете, что это такое? Конечно,
вы не знаете, откуда вам знать! Если бы я посмел поставить под сомнение их
диагноз, меня постигла бы примерно такая же участь, как и Олега Петровича. В
институте судебной психиатрии в те годы ставили диагнозы всем диссидентам и
прочим неугодным лицам, которым нужно было заткнуть рот. Там работали блестящие
ученые, превосходные диагносты, там была мощнейшая научная база, но что они
могли сделать, когда поступал звонок сверху? Ни-че-го! Им приказывали – и они
ставили диагноз, потому что наша тогдашняя власть сделала психиатрию своим
подручным карательным средством. И все оказались заложниками: и больные, и
здоровые, и сами врачи. Вы знаете, что произошло с человеком, который стрелял в
Горбачева?
– Нет,– удивленно протянул Андрей.– Я и случая
такого не помню. А что, в Горбачева стреляли?
– Боже мой, голубчик мой, как же вы молоды!– весело
воскликнул Юркунс и почему-то рассмеялся.– Как многого вы не знаете из
нашей прошлой жизни! Так вот, в Горбачева стреляли прямо-таки на Красной
площади, во время демонстрации, из толпы. Стрелка вовремя обезвредили, он
только-только успел оружие достать и прицелиться. И знаете, что сделал
Горбачев? Он сказал, что не хочет, чтобы этот человек сидел в тюрьме, и если
его нужно наказать, то пусть его сделают психически больным. Сказано – сделано,
команда свыше – это приказ. В два счета соорудили диагноз, и человек пять лет
пробыл в заведении по моему профилю. Правда, лечили его не так исступленно, как
Олега Петровича, все-таки времена были уже другие, и тот стрелок вышел из
больницы почти совсем сохранным.
– Но кому был неугоден Олег Петрович? Он был обыкновенным
милиционером, оперативником, к тому же совсем молодым… – растерянно произнес
Андрей.– Если бы он был диссидентом, мама знала бы об этом, а она
искренне считает его убийцей. Тогда что же?
– Вот именно, голубчик,– Лев Яковлевич налил себе еще
коньяку и принялся потягивать мелкими глоточками.– Тогда что же? Кстати,
Олег Петрович действительно не был диссидентом, потому что даже в самые ясные
часы и минуты никаких подобного рода рассуждений или высказываний я от него не
слышал. Значит, было что-то другое.
– Но что же, что? За что можно запереть в психушку молодого
милиционера и залечить его до состояния растения? У него были какие-нибудь предположения?
Ну хоть какие-нибудь? Вы ведь сами сказали, что много общались с ним, он должен
был вам сказать, если бы что-то подозревал.
– В том-то и дело, что он ничего не подозревал. И потом, как
вы себе представляете наше с ним общение? Долгие вечерние беседы в тихом
кабинете за чашкой чаю, как у нас с вами сейчас?
Честно признаться, Андрей почему-то именно так и думал.
– У главврача масса забот, должен вам заметить. Это только
малосведущие люди думают, что главный врач – это именно главный врач, то есть врач
всем врачам, самый лучший специалист в данной больнице. Может быть, так оно и
есть, да только фукция главврача не в том состоит, чтобы лучше всех ставить
диагнозы и лечить, а в том, чтобы обеспечить жизнедеятельность вверенной ему
больницы. Чтобы крыша не протекала, чтобы санузлы не засорялись, чтобы
лекарства были в наличии и в потребном ассортименте, чтобы вакансии врачей,
сестер, санитаров и нянечек не пустовали, чтобы продукты вовремя привозили,
чтобы у пожарной инспекции и санэпидстанции не было претензий, чтобы прачечная
работала, как надо… всего и не перечислишь. И после рабочего дня, наполненного
всеми этими хлопотами, как-то не хочется и минуты лишней оставаться в кабинете.
Хочется прийти домой, раздеться, поужинать и взять в руки умную книжку. Ни с
кем не разговаривать. Хочется тишины и молчания. Поэтому разговоры мои с Олегом
Петровичем имели место в основном днем, чаще всего – во дворе, если он сидел на
лавочке и дышал воздухом, а я пробегал мимо и у меня были свободные
десять-пятнадцать минут. У него в руках всегда была тетрадка, в которую он
пытался записывать свои мысли, воспоминания и рассуждения, и если у меня было
время, я просил показать пару страниц. Должен вам сказать, голубчик, что даже в
письменном виде это было довольно бессвязно, но две вещи повторялись постоянно,
и я их запомнил. Вам интересно?
