Нет, не так все банально. Дело тонкое, непростое, и первую
попавшуюся девицу с кондитерской фабрики на него не подпишут. Тут нужен человек
доверенный и тысячу раз проверенный. А кто проверял Лену Шляхтину? И кто ей
доверял? Ответ: те люди, с которыми была связана тайная сторона ее жизни. Той
жизни, которой Елена начинала жить, когда брала больничный, переезжала к Майе
Истоминой и делала вид, что исправно ходит на работу. Логично? Логично. Но если
она была тысячу раз проверена и замешана в каких-то сложных и не подлежащих
разглашению делах, то зачем бы она стала вдруг ни с того ни с сего
шантажировать тех, кто велел ей дать показания против Личко? Это ее работа, и
выполняла она ее до поры до времени вполне исправно. С чего это вдруг ей
взбунтоваться? С катушек слетела, отягощенная наследственность дала себя знать?
И такое бывает, но ни Истомина, ни соседки Елены по общежитию не припоминают
никаких видимых изменений в ее поведении весной и в начале лета семьдесят
шестого года, то есть перед самоубийством. Она была такой же, как всегда, и
известие о ее добровольной смерти было воспринято ими с изумлением и недоверием.
Никаких признаков душевной болезни или нервного расстройства, ну ни малейших!
Какой из этого следует вывод? А очень простой: может быть,
Лена Шляхтина и на самом деле покончила с собой, может быть, ее кто-то убил,
например, ревнивый любовник или даже те люди, которые «проверяли и доверяли»,
но совсем за другое, за что-то, никак не связанное с делом Личко. Но поскольку
Шляхтина была фигурой, замешанной в тайных делишках, дело о ее смерти на всякий
случай отправили повыше, туда, где поспокойнее, с указанием ничего не выяснять,
ни в чем не разбираться и быстренько привести все к утрате душевного равновесия
и суициду.
Вот теперь сходится.
Осталось проверить всего одну маленькую деталь, которая подтвердила
бы правильность моих рассуждений. И мне вдруг стало… черт его знает, страшно,
что ли. Я никогда не был оперативником, я никогда самостоятельно не раскрывал
сложных преступлений, и это чувство, хорошо знакомое каждому, наверное, каждому
сыщику, было доселе мне неведомо. Когда ты мучительно выстраиваешь
предполагаемую картину преступления, думаешь, чем можно свои догадки проверить,
задаешь вопрос, тебе приносят ответ и вот сейчас ты должен посмотреть, каков
он. Прав ты был или нет, угадал или ошибся. Ты вспоминаешь, как не спал ночами,
ворочая в голове кубики фактов и составляя из них разные фигурки и пирамидки,
которые все время разваливались и рассыпались, потому что ты не мог приставить
их друг к другу в правильном порядке, и как однажды ты нашел этот порядок,
который казался тебе единственно возможным, но фигурка или пирамидка пока
получалась немного шаткой, потому что нескольких кубиков не хватало, и ты уже
представил себе, какими они могли бы быть, эти кубики, какой формы и цвета. И
вот тебе принесли коробку, в которой лежат кубики. Какие-то кубики, которые
тоже валялись где-то рядом с местом происшествия. Их поискали, нашли, подобрали
и принесли тебе. И ты понимаешь, что сейчас нужно коробку открыть и посмотреть,
что в ней. То, что, как тебе кажется, укрепит твою виртуальную конструкцию, или
что-то другое? А вдруг там, внутри, совсем не то, что тебе нужно? И все твои
бессонные ночи, и твоя радость, когда «кажется, получилось», и твоя гордость
собой – всё это псу под хвост… Боязно. Очень не хочется разочарований.
Я боялся, наверное, полчаса. За эти полчаса я просмотрел
кассету, записанную с другой камеры, вмонтированной в потолок на кухне, и
полюбовался Айсором, откусывающим листочек от моей узамбарской фиалки. Включил
компьютер, открыл файл «Производитель и стерилизованный кот», куда заносил
историю взаимоотношений Дружочка с Ринго и Айсором, и кратко описал борьбу за
табурет. Страх не прошел, и я открыл другой файл под названием «Разнополые
стерилизованные коты» и записал свои вчерашние наблюдения за игрищами Айсора и
его подружки Кармы.
Наконец я понял, что нужно взять хлыст и войти в клетку. То
есть вдохнуть поглубже и сделать то, что надо, даже если это окажется не очень
приятным. Я открыл папку с материалами дела Шляхтиной и, с негодованием поглядывая
на свои дрожащие руки, посмотрел на фамилию следователя, отпечатанную на
машинке в самом начале первого же документа.
Старший следователь по особо важным делам Царьков Николай
Николаевич. Не веря себе, полез в материалы по делу Личко. Нет, я не ошибся.
Оба дела вел Н.Н.Царьков.
Ну и скажите мне теперь, не молодец ли я? По-моему, просто
умничка!
Глава 7
Среди ночи я проснулся оттого, что мне было холодно. Я начал
поплотнее заворачиваться в одеяло и наткнулся носом на густую шелковистую
шерстку. Арина. Не могу сказать, что мне это очень понравилось. Арина была
единственной из моих котов, кто оставался неравнодушен к физическому и
душевному состоянию хозяина, то есть меня. Вот говорят, что кошки чувствуют
отрицательную энергетику и обязательно ложатся как раз на то место, где она
есть, чтобы снять ее. Якобы именно в этом они видят свое кошачье предназначение
в нашем мире. Не знаю, не знаю… Не уверен, что это так. Во всяком случае из
пяти котов и кошек только она одна реагирует на мое испорченное настроение и
плохое самочувствие и с заботливостью и самоотверженностью мамушки-нянюшки
спешит на помощь. Тот факт, что ночью она явилась на мою постель и улеглась
возле головы, меня смутил и обеспокоил. Настроение у меня, вроде, хорошее, я бы
даже сказал – отличное, никаких болезней тоже не замечается. Чего она
пришла-то?
Тут с некоторым опозданием до меня дошло, что я не замерз.
Меня знобит. То есть где-то я все-таки что-то подхватил, не то грипп, то не
простуду. Ах, как некстати!
Здравый смысл требовал, чтобы я немедленно выполз из постели
и выпил какое-нибудь лекарство, дабы задавить врага в зародыше. Обычная же
человеческая лень, помноженная на свойственное большинству из нас, мужиков,
халатное отношение к собственному здоровью, не пускала и ласково нашептывала:
лежи тихонько под теплым мягким одеялком, тебе ведь под ним так удобно и уютно,
постарайся уснуть, сделай вид, что ничего не происходит, что тебе просто
показалось, а утром все будет тип-топчик.
Я подтянул Арину к груди, положил руку на упругую теплую
кошачью спинку и решил поступить лениво и халатно. Но не тут-то было, озноб –
штука коварная и просто так не проходит даже от близости теплокровного
животного. Промаявшись минут двадцать, я все-таки встал и поплелся на кухню,
чтобы вскипятить воду и развести очередной новомодный порошок, обещающий убить
насмерть и немедленно любые проявления простуды и гриппа. Эти порошки
систематически поставляет мне Светка Безрядина, исправно заботящаяся о моем
здоровье. Получившееся варево оказалось кисло-сладким, причем больше кислым,
нежели сладким, и я заполировал его изрядной ложкой клубничного варенья,
произведенного все той же Светкой и принесенного мне еще прошлым летом. Мне
показалось мало, и я добавил еще пару ложек. Теперь вышло чересчур сладко, и
пришлось выпить большую чашку чаю, чтобы как-то нормализовать вкусовые ощущения
и привести их в равновесие.
Очень скоро я почувствовал, что согрелся, и быстренько
нырнул назад под одеяло, по которому беспокойно прохаживалась взад-вперед
сердобольная Арина. «Где тебя носит?– читалось в ее круглых янтарных
глазах.– Ты болен и должен лежать, чтобы я могла тебя лечить. Немедленно
в постель!» В виде поощрения за безупречную службу я дал ей кусочек сыру,
захваченный из кухни. Пока я укладывался, Арина быстренько сжевала сыр, мурча и
похрюкивая, и вернулась на боевой пост.
