«Нет,– хотел было ответить Андрей.– Мне
совершенно не интересно, что там писал в своих тетрадках этот псих. Мне нужна
справка, на основании которой мне выдадут свидетельство о смерти, свидетельство
я отнесу в посольство США и получу визу, чтобы уехать на пять месяцев на
стажировку. Всё. Больше мне ничего не нужно и не интересно. Даже если Олег
Петрович не был сумасшедшим, даже, в конце концов, если он и убийцей не был, то
какое это теперь имеет значение? Для меня, во всяком случае,– никакого. Я
не Андрей Олегович Личко, я – Андрей Константинович Мусатов, и мне нет дела до
бессвязной писанины несчастного милиционера, которого во времена советской
власти запихнули в психушку и залечили до полного разрушения личности. Нет мне
никакого дела, нет, нет!!!»
Но вместо этого он почему-то ответил:
– Конечно, интересно, Лев Яковлевич.
Но обмануть доктора Юркунса оказалось не так-то просто. Он,
казалось, прочел невысказанные мысли Андрея, потому что недобро усмехнулся.
– Не уверен, голубчик. Мне кажется, вы лукавите. Трагическая
история Олега Петровича, похоже, оставила вас равнодушным. Но я все равно
расскажу вам то, что собирался, даже если вам это не нужно и не интересно. Как
знать, возможно, ваше отношение к этой истории со временем изменится, и тогда
то, что я вам расскажу, может оказаться полезным. Так вот, в писаниях Олега
Петровича постоянно повторялись две фразы. Первая: «Если бы знать, почему Лена
так поступила». Или, как вариант: «Не понимаю, зачем Лена это сделала. Мне
кажется, если я это пойму, то пойму и все остальное.» И вторая фраза: «Все дело
в Группе. Мне кажется, это единственное объяснение. « Причем слово «Группа» во
всех случаях было написано с заглавной буквы. Ну вот, кажется, и все. Больше
мне нечего вам сообщить, Андрей Константинович. А вы, голубчик? Ничего спросить
не хотите?
На этот раз ответ «Не хочу» даже не пришел Андрею в голову.
Ему стало интересно, как интересно бывает дочитать до конца детективный роман,
чтобы узнать, кто же все-таки преступник, хотя ни один из персонажей не
вызывает ни малейшего человеческого интереса.
– А кто такая Лена? И что это за группа с заглавной буквы?
Вы что-нибудь об этом знаете?– спросил он.
– Насчет группы – ничего,– развел руками Лев Яковлевич.–
А вот что касается Лены – тут у меня есть кое-какие соображения. Вы, конечно,
не знаете, но я вам скажу: когда человека направляют на принудительное лечение
в психиатрическую больницу, вместе с медицинской картой обязательно
прикладывают копию судебного решения.
– Ну, это понятно,– пожал плечами Мусатов.–
Должен же быть документ, на основании которого человека помещают в больницу.
Почему вы думаете, что я этого не знаю?
– А вы знаете, как выглядит это решение?– хитро
прищурился Юркунс.
– Ну как… Обычно выглядит. Бумажка, официальный бланк с
реквизитами, все такое.
– Ой, Боже мой,– старый доктор снова
расхохотался,– как же вы молоды, голубчик, как же вы молоды! Неужели вы
всерьез полагаете, что тридцать лет назад жизнь была такой же, как сейчас? Какие
бланки? Какие реквизиты? Бог с вами, окститесь! Вы хоть примерно представляете
себе принципы ведения делопроизводства в те времена, когда не было компьютеров,
а ксероксы были большой редкостью и все до единого стояли на учете в КГБ, и для
того, чтобы сделать копию одной-единственной никому не нужной бумажки, нужно
было получить сто пятьдесят разрешительных и согласовательных подписей?
– Я не понимаю, к чему все это,– сердито буркнул
Андрей, которого бесконечные упоминания о его молодости и неопытности уже стали
раздражать.
Лев Яковлевич плеснул немного коньяку в опустевшую рюмку и
стал задумчиво крутить ее за толстую короткую ножку.
– Не сердитесь на меня,– внезапно улыбнулся он,–
я так часто говорю о вашей молодости не потому, что хочу как-то поддеть или
уколоть, а только лишь для того, чтобы вы перестали, наконец, равнять прошлое с
настоящим. Это разные эпохи, принципиально разные, и никакие аналогии тут не
проходят. Чтобы что-то понять в той жизни, недостаточно обладать острым
аналитическим умом. Нужно знать. В частности, нужно знать, что если подсудимый
признается виновным и вменяемым, суд выносит ему приговор, а если виновным, но
невменяемым, как это было в случае в Олегом Петровичем, выносится судебное
решение. Названия-то разные, и это юридически оправдано, все-таки в одном
случае человек признается преступником, а то, что он сотворил – преступлением,
а в другом случае человек признается психически больным, а то, что он сделал,
называется общественно опасным действием невменяемого, но суть одна, и выглядят
эти документы совершенно одинаково. И в том и в другом содержится полное
описание содеянного и излагаются доказательства, в том числе и показания
свидетелей, называются имена этих свидетелей. Просто в самом конце, в так
называемой резолютивной части документа, в одном случае пишется: «суд
приговорил», а в другом – «суд решил», вот и вся разница.
– Ну и что?– недоумевал Андрей.– Какое это имеет
отношение к нашему делу?
– О, вот вы уже и сказали: к нашему делу. Это прогресс. Так
вот, копий приговоров и решений всегда нужно много, экземпляров
десять-двенадцать, чтобы хватило для всех инстанций и заинтересованных лиц. А
печатные машинки, даже самые лучшие, электрические, на обычной бумаге пробивали
максимум пять экземпляров, из которых только первые три были хорошо читаемыми,
а два последних – почти «слепыми». Поэтому все приговоры и решения печатались
на папиросной бумаге. Первый экземпляр, как и положено, делали на хорошей
бумаге, а все остальные – на папиросной. Не знали?
– Не знал,– улыбнулся Андрей.– Мне это и в
голову не приходило. Вы хотите сказать, что у Олега Петровича был на руках
приговор?
– Решение,– строго поправил его Юркунс.–
Судебное решение. Да, этот документ у него был. И еще один экземпляр был
приложен к его медкарте, чтобы врач в любой момент мог ознакомиться. Экземпляр
Олега Петровича, разумеется, не сохранился, его личные вещи после смерти были
уничтожены, поскольку их никто не востребовал. А вот экземпляр, приложенный к
карте, сохранился. И я позволил себе принести его сюда, специально для вас.
– Зачем?– поморщился Андрей.
Ему совсем не хотелось читать подробные описания кровавых
злодеяний человека, который стал его биологическим отцом. Стоп! Но ведь Лев
Яковлевич уверяет, что никаких злодеяний не было… То есть они были, но совершил
их вовсе не Олег Личко.
– А вы почитайте, вам будет любопытно.
– Я не хочу читать об убийствах детей,– резко ответил
Мусатов,– независимо от того, кто на самом деле их совершил. Я – человек
с нормальной психикой, я не могу получать удовольствие от такой, с позволения
сказать, литературы.
– А вы про убийства и не читайте. Вы обратите внимание на
доказательственную базу. Все обвинения Олега Петровича было построено на
свидетельских показаниях одной молодой женщины, которая утверждала, что видела
Личко рядом с детским садиком, из которого впоследствии пропал ребенок, и Личко
якобы что-то там долго высматривал и даже задавал этой свидетельнице вопросы о
порядках в том садике, о воспитателях, о времени прогулок и так далее. Почитайте,
почитайте. Она там много чего интересного рассказывала про Личко.
