- Показалось. Ты меня не так поняла. Вспомни о моем
восточном происхождении.
Он попытался отыграть назад, но получилось не очень ловко.
- При чем тут твое происхождение? Ты коренной москвич в
третьем поколении. Ты, поди, и языка-то азербайджанского не знаешь.
- Ну, гены, как говорится, на помойку не выкинешь. - Он
вымученно улыбнулся жене. - Генетическая память и все такое. На Востоке, когда
женщина становится чьей-то женой, другие мужчины перестают для нее существовать
в принципе, а о том, чтобы встречаться с бывшим мужем, даже речи идти не может.
- Ешь, пожалуйста, остывает же все, - в голосе Оксаны
явственно послышалась досада. - Между прочим, позволь тебе напомнить, что,
когда я была женой Аркадия, ты вовсе не возражал против того, чтобы я общалась
с тобой. А когда он уезжал надолго по делам, ты иногда приглашал меня в театр
или в ресторан, и иногда я эти приглашения принимала. Это как, не противоречило
твоим восточным принципам?
- Сравнила! Я приглашал тебя как жену друга, которую
нужно опекать и немножко развлекать, чтобы не скучала, пока муж в отъезде. А по
ресторанам с Аркадием ты ходишь, когда я в Москве, никуда не уехал. Есть
разница?
- По-моему, никакой. Давай я снова все подогрею, это
уже невозможно есть. Готовлю тебе, готовлю, а ты не ешь ничего. Черт знает что!
Она сердито забрала со стола тарелку с остывшей едой,
переложила в стеклянную емкость и поставила разогреваться.
- Как это никакой? - не сдавался Хан, понимая, что шаг
сделан, пусть и неверный, но обратного хода нет, и нужно идти вперед. - Когда я
водил тебя в театры и на концерты, я на тебя не посягал как на женщину.
- Ну так и он не посягает, успокойся. И потом, Хан, ты
лукавишь.
- В чем это, интересно?
- Ты на меня действительно не посягал, это верно, но ты
меня любил. Любил и до того, как я вышла замуж за Аркадия, и после того, как я
стала его женой. Ты сам это говорил.
Это было правдой. Хан любил ее так давно, что ему казалось -
всегда. Всю жизнь, сколько он себя помнил, он любил только ее, Оксану. С того
самого дня, когда она, первоклассница, села за одну парту с ним. Впрочем,
возможно, он ошибался и в столь юном возрасте он ее еще не любил, это пришло
позже, но теперь, в тридцать восемь лет, он уже не мог вспомнить точно, с
какого момента понял, что влюбился. Знал одно: кроме Оксаны, в его сердце
никогда никого не было. В жизни его были другие девушки и женщины, и в его
постели они были, но в сердце - никого, кроме нее, единственной.
- Да, говорил, - продолжал упираться Хан, - а вот ты
говоришь, что между нашими с тобой встречами тогда и твоими встречами с
Аркадием теперь нет никакой разницы. Это что же, надо понимать так, что он тоже
тебя любит? Все еще любит? Или опять любит?
- Хан, ты невыносим, - вот теперь Оксана разозлилась
всерьез. - Я, кажется, не давала тебе повода подозревать меня в нечестности.
Чего ты от меня хочешь? Чтобы я своей волей отменила тот факт, что Аркадий -
отец моего сына? Я не могу этого отменить, так есть, и так оно останется.
Мальчик будет встречаться со своим отцом столько, сколько нужно, и я слова не
скажу против этого.
- Кому нужно? Кто это определяет? Твой Аркадий?
Ну вот, опять сорвалось. Не надо было говорить «твой»,
сказал бы просто «Аркадий», и все. Так нет же! Это коротенькое словечко «твой»
подействовало на Оксану как удар хлыста. Зрачки ее сузились, отчего глаза стали
казаться светлыми и холодными.
- Хан, пожалуйста, прошу тебя… Мы с тобой знаем друг друга
всю жизнь. Ты любил меня, а я любила Аркадия и вышла за него замуж. Ты теперь
собираешься поставить мне это в вину?
Все. Он перешел дозволенные границы, непростительно утратил
контроль над собой и над разговором, нужно немедленно отступать.
- Прости, Ксюша, - покаянно произнес он, - прости меня.
Я несу какую-то ахинею. При чем тут моя любовь к тебе и твоя любовь к Аркадию?
Сам не знаю, что на меня нашло. Просто я очень привязан к Мишке, и мне больно
при мысли о том, что вот появился Аркадий - и мальчик от меня отдаляется.
- Мальчик не от тебя отдаляется, а тянется к отцу, это
не одно и то же, - заметила Оксана.
Голос ее стал заметно мягче, и Хан немного успокоился. Пусть
разговор идет как угодно, только бы не выходил на тему его ревности.
Он всегда верил в магическую силу произнесенного слова.
Когда Хан был еще пацаном, отец не раз говорил ему: «Не верь, сынок, когда тебе
будут внушать, что мысль изреченная есть ложь. Это хорошо для глубоких
философов, а я не философ, я - простой мент, и для меня сказанное слово - это
тот крючок, уцепившись за который я могу размотать человека до последней
косточки. Дайте мне слово, и я сделаю полноценное уголовное дело. Слово и дело
связаны неразрывно, запомни это, сынок». Отец, конечно же, кокетничал. Керим
Алекперов был вовсе не таким уж простым ментом, он был великолепным
следователем, признанным мастером допроса, он умел слышать Слово, делать из
него выводы и в нужный момент вспоминать, возвращать к нему разговор и
заставлять человека признаваться, если, разумеется, было в чем. Отец служил еще
в те времена, когда фальсификация материалов уголовных дел не вошла в моду и не
стала повсеместной практикой, он работал честно, и Хан хорошо помнил, как
просыпался по ночам, выходил на кухню попить воды и видел отца, сидящего далеко
за полночь с бумагами: он готовился к предстоящему допросу, он читал протоколы
и искал те Слова, которые ему пригодятся.
И Хан вырос в уверенности, что, пока Слово не произнесено,
все еще можно поправить, переиначить, переиграть, но когда оно сказано - пути
назад уже не будет. Больше всего на свете сейчас он боялся, что Оксана скажет:
«Да, я все еще люблю Аркадия». До тех пор, пока она этого не сказала, еще есть
надежда, но если скажет - конец. Это невозможно будет поправить, это нельзя
будет отменить, это будет руководством к дальнейшим действиям. Если скажет -
должна будет немедленно собрать вещи и уйти. Пока не сказала - еще может
остаться с ним, с Ханом. Он не представлял, как такое может быть: сказать, что
любит Аркадия, и остаться здесь. Может быть, она и в самом деле любит своего
первого мужа, но хочет скрыть это от Хана и остаться. Пусть, пусть любит его,
пусть все, что угодно, только бы не ушла. Только бы не произнесла страшное и
необратимое Слово.
- Какие планы на выходные? - поинтересовался Хан, чтобы
как-то сгладить возникшее напряжение.
- Аркадий хочет, чтобы мы с Мишей поехали с ним за
город.
- Вы с Мишей?
Его снова охватил страх. Миша - это понятно, сын. Но зачем
должна ехать Оксана?
- Он покупает дом, хочет, чтобы мы посмотрели. Если
Аркадий будет там жить, то мне придется возить туда мальчика.
- И если ты скажешь, что дом тебе не нравится, он его
не купит?
Хан с трудом сдерживался, чтобы не дать прорваться злости, и
старался быть ироничным.
