Четыре года назад, когда Борису поставили диагноз и
выяснилось, что операцию делать никто не берется, я принял удар на себя. В
самом прямом смысле слова. Светке понадобилось около месяца, чтобы осознать
случившееся и принять его. Весь этот месяц я не отходил от нее, все мои рубашки
и джемпера промокли от ее слез, язык распух от беспрестанных разговоров,
уговоров и утешений, а душа моя изболелась от жалости и к ней самой, и к ее
мужу. Борька в это время был в США, куда уехал, чтобы проконсультироваться у
известного хирурга. Это была их последняя надежда, рухнувшая, когда Боря
позвонил и сказал, что ничего сделать невозможно. И еще он сказал, что у него
сейчас трудный период и он останется на месяц у друзей, живущих в Майами,
постарается отвлечься, привести в порядок мысли, не говоря уж о том, что теперь
он боится лететь самолетом. Он и туда-то лететь боялся, но его подстегивала
надежда на то, что его оставят в клинике, прооперируют и обратно он будет
возвращаться здоровым человеком. Теперь же выяснилось, что здоровым ему не
стать, а лететь в Россию все же придется, и ему требуется время, чтобы
набраться мужества для этого перелета, который может оказаться последним в его
жизни. В общем, Светке было понятно, что он не хочет возвращаться, пока не
придет в себя, потому что не хочет, чтобы жена, дети, друзья и знакомые видели
его в таком чудовищном душевном состоянии. И она не возражала против того,
чтобы он остался пожить месячишко в Майами, на океанском побережье.
Но только если Борька остался в Штатах у друзей, которые
были в курсе его проблемы и готовы были ее обсуждать, сочувствовать и
поддерживать его морально, то Светка в Москве осталась со своей бедой практически
один на один, если не считать меня. Она не могла жаловаться подружкам, она
боялась выходить в свет и появляться там, где есть знакомые, потому что знала,
что не сумеет скрыть обрушившегося на нее горя. Дома она как-то держалась,
чтобы дети ничего не заметили, а когда они уходили в школу, прибегала ко мне
рыдать. Я взял отпуск и сидел со Светой целыми днями, сначала в своей квартире,
а потом, к вечеру, когда ей нужно было появиться дома, мы вместе шли к ней.
Уходил я только тогда, когда она, напившись снотворного, доползала до спальни и
валилась на кровать.
В один прекрасный день она пришла и сказала:
- Боря взял билет, он прилетает через три дня. Игорек,
я сейчас вслух скажу одну вещь, только ты не смейся. Мне обязательно нужно
сказать это вслух. Можно?
- Говори.
Светка помолчала немного, потом повернулась к окну и громко
сказала, глядя в небо:
- Господи, я верю, что ты меня слышишь. Если Борис
долетит домой живым, я скажу тебе спасибо и с той минуты буду благодарить тебя
каждый день, каждый час за то, что мой муж прожил этот день и этот час. Я
больше не буду плакать и рвать на себе волосы, я не буду впадать в отчаяние,
потому что верю, что Боря проживет столько, сколько ты ему отмерил. Как сказал
Иисус: «Отче, пусть меня минует чаша сия, впрочем, не как я хочу, но как Ты».
Пусть будет так, как ты захочешь, а я буду благодарить тебя за все, что ты нам
даешь.
У меня в тот момент горло перехватило, и я, здоровенный
двадцативосьмилетний мужик, с трудом удержался от слез. Светка повернулась ко
мне, и я увидел, что лицо у нее спокойное и просветленное.
- Знаешь, я много думала, - медленно сказала она. - Я
ничего не могу изменить с Бориной болезнью. И никто не может. Но я могу
продолжать быть счастливой. Я могу не позволить горю изуродовать нашу жизнь и
нашу семью. Я могу сохранить душевный покой детей и Бориных родителей. Я могу
сделать так, чтобы Боре было легче. И я все это сделаю, чего бы мне это ни
стоило.
Она сдержала слово. За четыре года я больше ни разу не видел
ее плачущей из-за Борьки. Света всегда улыбалась, с готовностью смеялась над
шутками и анекдотами, радовалась жизни, заботилась о муже и детях и каждый раз,
услышав по телефону голос Бориса, говорила: «Спасибо тебе, господи». И только я
один знал, что творилось в ее душе, когда Борис не отвечал на звонки, и чего ей
стоило в такие минуты продолжать улыбаться, поддерживать разговор и не
показывать охватывающего ее ужаса. Она стала настоящей мастерицей уверток,
потому что надо же было как-то объяснять и детям, и знакомым, почему они
перестали отдыхать на средиземноморских курортах и почему больше не ездят зимой
в Альпы кататься на горных лыжах, почему Борис не полетел с «Ночными рыцарями»
на конкурс Евровидения и почему не выпил даже глотка водки на поминках давнего
доброго знакомого. При этом ссылаться на проблемы со здоровьем никак нельзя,
вот и крутись, как умеешь. И Света научилась. Научилась врать, научилась
держать лицо и быть искренней и заинтересованной собеседницей даже тогда, когда
Боря не отвечал на звонки. Она научилась быть счастливой и радоваться каждому
дню, прожитому вместе с мужем, но я знал, что достигается это счастье
постоянной, ежеминутной, невероятно тяжелой душевной работой.
Вот и сейчас она поддерживала легкую веселую беседу с
журналистами, но мне, знавшему ее без малого два десятка лет, были видны и
окаменевший от напряжения подбородок, и потемневшие от страха глаза.
Разговор мягко соскользнул с «Ночных рыцарей» на меня,
причем самым неожиданным образом. Катя спросила, откуда появилась традиция в
торжественных случаях дарить котят. Светкины глаза на мгновение расширились.
- Вспомнила! Ой, Игорек, я вспомнила, что должна была у
тебя спросить в тот раз.
Ну слава богу, не прошло и года.
- Боря просил узнать, не ожидается ли у тебя
прибавления, а то к Новому году начнутся всякие торжественные мероприятия.
- Нет, пока не жду. Аринка взяла тайм-аут, - пошутил я.
Пришлось объяснять Кате, что традиция зародилась, когда
Арина в первый раз принесла котят. Я решительно не знал, что с ними делать,
поскольку ни в каких фелинологических клубах не состоял, а мысль продавать
котят в подземном переходе казалась мне почему-то кощунственной, хотя своего
Ринго я именно так и приобрел. В помете было пять котят, двоих я пристроил
знакомым, а судьба троих так и подвисла в неопределенности, когда на помощь
пришел Борис.
- Слушай, - заявил он, выслушав очередную порцию моих
стенаний, - а давай их подарим победителям конкурса, у нас как раз через две
недели итоговый концерт, будет большая тусовка и вручение призов. Три котенка -
как раз три первых места. А что? Может получиться красиво: дорогой приз, к нему
роскошная корзина с цветами, а в корзине - очаровательный котенок, породистый,
чистенький. Можно еще, бантик какой-нибудь ему привязать. Это хорошая фишка.
- А если этот твой победитель на следующий день
выбросит котенка на улицу? - опасливо спросил я.
- Ты что! - фыркнул Боря. - Это же приз, его при всем
честном народе вручали, все видели. Победители начнут звездный путь, у них
будут брать интервью и обязательно станут спрашивать про котят. Как вы его
назвали, да как он кушает, да как растет? И как они будут выглядеть, если не
смогут предъявить своего кота? Ты что! Они за твоих котят будут двумя руками
держаться, даже если кошек в принципе не любят.
