Отец не посмел тогда, в гримерке, сказать правду и
признаться, что знаком с убитой женщиной, это означало бы обидеть маму и
вызвать ее подозрения. Вместо этого он предпочел обидеть меня. Наверное, это
правильно. Отец верно рассудил, я - мужчина и с обидой справлюсь легче и
быстрее, чем мама. Но в то же время он использовал меня как предмет, как
неодушевленное существо, чувствами которого можно пренебречь. И это было как-то
неприятно.
А на следующий день мама сходила с ума, потому что папа
плохо себя чувствует, лежит, пьет сердечные лекарства и не разговаривает с ней.
Она была уверена, что это из-за меня, и я даже чувствовал себя немного
виноватым. Я не сомневался в папином здоровье, но мне не хотелось быть причиной
маминых переживаний. И оказывается, все было совсем, совсем не так. Отец плохо
себя чувствовал вовсе даже не из-за меня, и я совершенно напрасно испытывал
комплекс вины. Получалось, что отец снова использовал меня, а заодно и маму.
Уснуть мне так и не удалось. До самого рассвета я пролежал,
закутавшись в одеяло и ковыряясь в своих черных мыслях, жалостливая Арина
добросовестно мурлыкала рядом с подушкой, пытаясь вылечить мой душевный недуг,
и я то и дело утыкался носом в ее густую короткую шерстку и горестно вздыхал.
Ровно в восемь явился Ринго объявлять подъем. Я встал,
накормил котов, принял душ и понял две вещи. Первое: я совершенно не хочу
спать, я полон созидательной злости и сокрушительной энергии. Второе: я знаю,
как провести сегодняшний выходной день.
Я позвонил Ивану Хвыле и попросил о встрече в любом удобном
для него месте и в удобное время. Договорившись с оперативником, я поехал по
обувным бутикам искать ботинки для Кати взамен испорченных моими котами. Только
не подумайте, что я собрался при помощи подарков бороться за благосклонность
молодой журналистки. Я не тупой, мне два раза повторять не надо, а Катя ясно
дала мне понять, что первый эпизод нашей близости так и останется единственным.
Но поскольку обувь испорчена по моей вине, я считаю своим долгом возместить
убытки, тем более обувь-то действительно дорогая.
Ботинки я искал долго, но все-таки нашел. До назначенной
встречи с Иваном оставался еще целый час, и я подумал, что вполне успею
отловить Катюшу и вручить ей обновку. Катя оказалась на съемке в Госдуме, в
двух шагах от магазина, где мне удалось отыскать эти злополучные фирменные
ботиночки, так что все сложилось удачно. Девушка сперва отнекивалась и
отказывалась принять подарок, видно, боялась, что я буду рассматривать это как
первый шаг в укреплении отношений. Пришлось объясниться начистоту, и она сразу
повеселела.
- Ты не обижаешься? - робко спросила Катя.
- Да что ты, Катюша. Жизнь есть жизнь.
- А любовь есть любовь, - вздохнула она печально, из
чего я сделал вывод, что с ее новым увлечением что-то не вполне благополучно.
- Звони, если что, - сказал я на прощание.
- Позвоню, - грустно пообещала она. - Спасибо тебе за
ботинки.
Встречу с Хвылей пришлось дважды переносить на более позднее
время, но я воспринял это как само собой разумеющееся: работа оперативника
плохо поддается четкому планированию, в нее постоянно вклиниваются
непредвиденные обстоятельства. Важно то, что мы в конце концов встретились в
какой-то симпатичной недорогой забегаловке, где заодно и поели. Иван был
уставшим и раздраженным, и у меня мелькнула было мысль отказаться от своей
затеи, уж очень велика была вероятность того, что он взорвется и пошлет меня
куда подальше. Но я все-таки решил идти до конца, другого способа спасти самого
себя я не видел.
- Вы по-прежнему рассматриваете убийство Сороченко и
Кузнецова как убийство именно Сороченко? - спросил я, набравшись храбрости.
- Ну да. Алла - жена бизнесмена, у которого куча, как
выяснилось, проблем с партнерами и контрагентами. А Кузнецов - водила, гора
мышц. Кому он нужен-то? Тем более он не москвич, вел достаточно замкнутый образ
жизни, друзей-приятелей у него здесь не было, так что насолить он никому не
мог. Мы проверяли.
- Хорошо проверяли?
Иван поднял на меня усталые глаза и прищурился.
- Хочешь сказать, что если мы запороли работу с младшим
Анташевым, то и все остальное делаем так же плохо?
- Не хочу. Не злись, пожалуйста. Я хочу сказать, что
людей и времени у вас мало, а работы много, и если у вас по части Кузнецова
осталось что-то недоделанное, то, может, я мог бы… ну, помочь чем-то.
Хвыля ответил не сразу, сперва как-то особенно тщательно
доел свой бараний шашлык, собрал корочкой хлеба соус с тарелки, сделал
несколько неторопливых глотков из высокой кружки с пивом.
- Слушай, Игорь, давай начистоту, ладно?
- Давай, - с готовностью согласился я.
- Ты насчет своего отца знаешь?
- Что конкретно ты имеешь в виду? - осторожно спросил
я.
- То же, что и ты, - усмехнулся он. - Его связь с
убитой Сороченко. Или знакомство, если тебе так приятнее.
- Я не красна девица, чтобы стараться сделать мне
приятное, - сердито буркнул я. - Да, знаю. Вчера только узнал.
- От кого? От него самого?
- Ну прямо! - фыркнул я. - Нашлись добрые люди,
проинформировали.
- Ясно. И теперь ты хочешь костьми лечь, чтобы его
выгородить. Я правильно понял твой порыв?
Да правильно, правильно он понял. Правда, он не все знает и
не может понимать, как важно мне доказать самому себе и своим родителям, что я
что-то могу в своей работе, что-то умею. Но в целом он, конечно же, прав.
- Ты пойми, Иван, я одновременно милиционер и сын
своего отца. Я не могу перестать быть милиционером, но я и не могу перестать
быть сыном. И наоборот. Понимаешь?
- Про «наоборот» я что-то плохо понял.
- Я буду оставаться сыном, но я не перестану быть
ментом. Если с отцом что-то не так, для меня это будет большим ударом, но, если
с ним все в порядке, я хочу сделать все, что в моих силах, чтобы это выяснить и
доказать. Теперь понятно?
- Теперь понятно, - кивнул он. - И с этой точки зрения
тебе выгодно доказать, что убийство с личностью Аллы вообще не связано и
направлено оно было исключительно на устранение Кузнецова. Так?
- Ну, так, - угрюмо подтвердил я.
Ну почему, почему этот Хвыля все переводит на какой-то
торгашеский язык? «Выгородить», «выгодно»? Неужели он считает, что все в этой
жизни измеряется только степенью корыстной заинтересованности? Впрочем, пусть
считает все, что угодно, лишь бы мне удалось с ним договориться.
- Но ты хотя бы понимаешь, чем мне это грозит? -
спросил Иван. - Ты понимаешь, что будет, если ты окажешься прав, добудешь под
эту версию мощную фактуру, ее придется докладывать моему руководству и
следователю, и выяснится, что в раскрытии преступления принимал участие
посторонний человек? И что я об этом знал и не только не пресекал, но еще и
способствовал? Ты бы хоть меня пожалел, если себя не жалко.
