- Рассказывай, - потребовал я, едва мы уселись в
машину. - Только имей в виду, что тебе придется все это повторить еще раз, при
Свете.
- Так, может, подождем? - резонно предложил он. - Чего
два раза одно и то же перетирать. Приедем - и все расскажу.
Мне в голову пришла нахальная мысль отвезти Вознесенского не
к Светке, а к нему домой. А что? По дороге он мне все расскажет - и свободен,
как птица в полете. Но Светка мне этого не простит. В самом деле, таскаться по
тусовкам, выспрашивать, вынюхивать, ловить отдельные слова, полунамеки,
сплетни, тратить на это время и силы, вместо того чтобы заниматься чем-нибудь
более приятным, - и получить такой щелбан по носу. Мол, не суйся, не твое дело,
мы, мужчины, между собой все выяснили, а ты сиди тихонько и жуй свои эклеры.
Нет, поступить так со Светой Безрядиной я не могу. Я потом себя уважать не
буду.
- Хорошо, - согласился я, - давай пока о чем-нибудь
другом поговорим.
Саша всю дорогу рассказывал мне про город Заводоуковск, про
местные нравы, про разваливающиеся дома с обшарпанными фасадами и роскошные
особняки в пригородных зонах. Что ж, Тюменский край богатый, где нефть, там и
деньги.
Но Светка-то, Светка! Как в воду глядела. Мы еще Кольцевую
дорогу не пересекли, а она уже позвонила.
- Гарик, не вздумай у Саши все выспросить и отвезти его
домой, - тоном строгой учительницы сказала она.
- Аделана, почему ты так плохо обо мне думаешь? -
возмутился я. - Мы с ним договорились вообще ничего не обсуждать, пока не
приедем к тебе.
- Это он с тобой договорился, а не ты с ним, -
прозорливо заметила она. - У меня все готово, приезжайте скорее.
Разумеется, Вознесенский уцепил своим журналистским ухом
слово «Аделана» и попросил разъяснений. Пришлось рассказывать о бурной
Светкиной молодости и моей тупой юности. И как-то незаметно разговор
соскользнул на историю моего знакомства со Светой. Я не люблю ее рассказывать,
но Саша Вознесенский очень мне помог…
***
…Мне было пятнадцать лет, и у меня был кот по кличке Арамис,
сиамский котище, голубоглазый, цвета кофе со сливками, спокойный и мудрый.
Почему-то он очень любил улицу, все время рвался гулять, живо интересовался
людьми, собаками и машинами. Я купил ему шлейку, которые надевают для прогулки
на маленьких собачек вроде тойтерьеров, и примерно раз в неделю выводил на
променад.
Родители мои в очередной раз уехали на гастроли. Как сейчас
помню, папа должен был петь в Париже партию Зурги в «Искателях жемчуга» Визе.
Впрочем, это к делу не относится. Так вот, они уехали, я остался один на целый
месяц, потому что спектакль должен был идти восемь раз.
Однажды я пришел из школы, пообедал, сделал уроки, попытался
посмотреть телевизор, но ничего интересного в тот вечер не показывали, и я
решил вывести Арамиса на прогулку. Было уже темно, но меня это не смутило. Мы
оделись, я в куртку, Арамис - в шлейку, и отправились обозревать окрестности.
И надо же нам было нарваться на этих подонков! Мне
показалось сперва, что все они примерно моего возраста, и страха перед ними я
не испытывал, то есть, увидев их, облепивших скамейку и фальшиво бренчащих на
двух гитарах, опасности я не почувствовал. Их было шестеро, и пели они что-то
блатное и почти совсем нескладное. Когда мы проходили мимо, они перестали петь.
- Ты гляди, - громко заявил один из них, - кот на
поводке. Чего этот шпендрик о себе вообразил? Что у него овчарка?
Они принялись задирать меня, я прибавил шаг и ничего не
отвечал, стараясь поскорее уйти подальше, но не тут-то было. Парни стали
приближаться всем скопом, окружили меня, а тот, который заговорил первым,
наклонился и начал дразнить Арамиса. Другая кошка, как говорится, смолчала бы,
но Арамис был сиамцем, и этим все сказано. Он и вообще-то насмешек не терпел, а
тут еще пьяную агрессию почуял, ну и впился в обидчика когтями и зубами.
Не могу и не хочу описывать в подробностях то, что
происходило дальше. Я - взрослый мужик, капитан милиции, но и у меня есть
слабые места, которые трогать нельзя. Меня довольно прилично избили. А Арамиса,
моего любимого, мудрого голубоглазого Арамиса, не стало. Они свернули ему шею,
бросили мертвого кота рядом со мной, валяющимся на земле, и убежали.
Помню, я снял куртку и завернул в нее Арамиса. Я, конечно,
понимал, что он уже умер, но мне почему-то казалось, что ему холодно, что пока
он еще теплый - он чувствует. Так и брел я по темной улице, слизывая с губ
льющуюся из носа кровь, раздетый, с мертвым котом в руках.
Я не очень-то понимал, куда иду. Не то домой, не то еще
куда-то, ведь Арамиса надо похоронить, то есть закопать, а где? И чем рыть
землю? У меня и лопаты-то с собой нет. В общем, соображал я плохо, но упорно
шел вперед, пока меня не остановила какая-то пожилая женщина.
- Мальчик, с тобой все в порядке? - участливо спросила
она.
Я опустил голову пониже, пытаясь скрыть окровавленное и
мокрое от слез лицо, но это, наоборот, заставило ее внимательнее всмотреться.
Конечно же, она все увидела.
- Ну-ка пойдем со мной, - скомандовала она, крепко беря
меня за плечо.
- Куда?
- Здесь рядом. Пойдем-пойдем.
Она привела меня в опорный пункт милиции, где засиделся
допоздна участковый Михаил Васильевич Филонов, немолодой дядька с усталыми и
добрыми глазами. Женщина по имени Софья Яковлевна оказалась его женой, она
знала, что муж до сих пор на работе, потому что сама только что приходила к
нему, приносила в термосе горячий суп: Михаил Васильевич в тот день не успел
пообедать.
Вдвоем они принялись хлопотать вокруг меня, промыли ссадины,
приложили какие-то мудреные компрессы на заплывающие глаза, подробно
выспрашивали, что случилось. Я сперва рассказывал довольно внятно, а потом не
выдержал и разрыдался. Софья Яковлевна обняла меня, прижала к себе, гладила по
голове и тихонько целовала в макушку, а Михаил Васильевич ходил вокруг нас и
приговаривал:
- Ты поплачь, поплачь, Игорек, тебе сейчас нужно
выплакаться. Я ж понимаю, это такое горе, такое горе, ты ж самого близкого
друга потерял. Ты небось его еще котенком взял, он у тебя на ладошке сидел, ты
все его проказы детские помнишь. Я понимаю, как тебе больно, так что ты плачь,
плачь, Игорек, пока плачется, дай горю выйти, не держи его в себе. Если в себе
удержишь, оно там так и останется, корни пустит, прорастет и всю жизнь тебе
покоя давать не будет.
Потом они поили меня чаем с сушками и карамельками, в
восемьдесят седьмом году хороших конфет в магазинах не было, и снова утешали,
утешали, утешали… А потом мы все вместе поехали на ближайший вокзал, сели в
первую попавшуюся электричку и доехали до первой же платформы за пределами
Москвы. Михаил Васильевич прихватил с собой небольшую лопатку, которая
почему-то оказалась в опорном пункте, и мы стали искать место, где похоронить
Арамиса.
- Вот здесь хорошо будет, - деловито сказала Софья
Яковлевна. - Смотри, какой большой дуб. И коту твоему приятно будет здесь
лежать, и тебе легко будет место найти, если захочешь его проведать.
