– Да будь она проклята! – сквозь стиснутые зубы проворчал Сам, и невыносимый звук его голоса прошелся ударом плети по косматым спинам.
– Не по чину! Не по чину награждаете! – завистливо пискнул вертлявый проныра. Красноватые лапы заломил в отчаянии.
– Никто до нее… Одна такая, – голос Самого звучал теперь глухо, но горные обвалы подхватили его голос, усилили, превращая в необъятное эхо.
И тогда самый крупный хитрец и законник, наконец, отважился и, решившись, весь дрожа и обжигаясь, с усильем выговорил слово, от которого все мохнатые, как один, ощетинив шерсть, разлетелись в стороны:
– Так ведь это… любовь…
Слово это повисло, сияя и дрожа, тонкостенной жемчужиной с зажженным внутри огнем.
И тусклые, летавшие вдали тени, с отчаянным стоном надежды рванулись к мерцающему слову, мешая друг другу, вывихивая туманные крылья.
Но Сам дунул на шарик света, и он мгновенно погас и, уже мертвый, со стуком вишневой косточки, покатился куда-то, дробно отскакивая от невидимых скал.
Косматая мелочь, сбиваясь в бесформенные сгустки, все как один, зажмурились, не смея смотреть вслед угасшему слову.
– Сломалась игрушка… Больше не нужен, – нахмурился Сам. Но и этого было достаточно, чтобы рухнули и потекли лавинами каменные осколки, с грохотом проваливаясь в бездонную пустоту. – Закиньте его на ихнюю свалку. Туда. Пусть на себе попробует…
Среди мелких тварей произошло замешательство. Они растерянно зашушукались, боясь молчать, но и не решаясь напомнить.
– Нельзя… Не получится… – осмелился, наконец, все тот же длинномордый плут и законник. – Ведь он как? Попросту жил, без души. А если его туда, к земным, так ведь ему тогда душа полагается. Хоть никудышная, а все-таки…
– Если согласится какая-нибудь, пусть… – в повелительном голосе Самого уже слышались досада, скука.
– А этот, убиенный, – голос законника хрипел и дрожал. Боясь, что перебрал и не миновать ему жестокой расправы, весь дымясь от страха, все же проговорил: – Этот, ну, убиенный, надо же, столько света в себя набрал – даже мстить не хочет…
– Да как ты смеешь о нем? – гневно поднял руку властелин всего этого мрака. И покорная ему непроглядная темень хлынула со всех сторон. – Он же теперь далеко, далеко… Не тебе о нем… Не достать…
Косматый законник скорчился и вдруг весь вспыхнул, от лап с копытцами до узкой морды. Запахло паленой шерстью. Похоже, он уже не мог выговорить ни слова.
И тогда, оттолкнув его, протиснулся вперед ловкий проныра. Подобострастно пискнул:
– А тот, второй, которого вы его слугой поставили? Он как огурчик, как огурчик! Готов опять и сколько пожелаете!
Тут черный плащ Самого внезапно развернулся, являя собой бездну непроглядного мрака.
– Кому он нужен, слуга этот? Стереть его совсем, будто и не было его никогда…
– Стереть, стереть… Не было никогда… – одержимо вскрикивая, подхватила косматая мелочь. Оттирая друг друга, дрожа, они вцеплялись в черные края плаща, боясь отстать, не успеть, провалиться в бесконечную пустоту.
Глава 28
Анна шла к дому Андрея знакомой улицей, и каждый шаг отдавался в ней болью.
«Господи, булочная, – удивилась Анна. – Хлеб несут. Все так же. Я сюда ходила за бородинским…»
Она удивилась, как будто все должно было исчезнуть, рухнуть вместе с ее рухнувшей жизнью. Ветер охапками сгребал засохшие хрустящие листья. Вдруг затихал, засыпал, укутавшись пестрым одеялом.
«Мне ничего от него не надо, – уговаривала себя Анна. – Возьму Сашины бумаги и уйду. Кто там у него? Небось пьют коньяк. Лапоть девок приволок, прислуживает. А, плевать. Александра, конечно, давно провалилась без следа. А может, она всегда у него живет? Или ее вовсе никогда не было. Временно, временно…»
Улица повернула. На углу знакомая парикмахерская. Та же реклама. Красотка. Волосы вздыблены, заплетенные косичками.
«Я лежала голая с ним в постели, и мы…» – вдруг подумала Анна и тут же с ненавистью прогнала подстерегающее видение. Потому что и так подошла к присыпанному горячей золой краю.
Весь фасад дома до самой крыши рябил досками.
«Капремонт, – старясь остаться на краю воспоминаний, подумала Анна. – Он всегда его боялся. Даже не знаю, почему. Ну, да. Грязь, хлопоты. Это не для него».
Старый витраж на лестнице был выломан, проем на скорую руку забит фанерой.
«Хорошо», – жестко подумала Анна.
Тут были когда-то тонкие погасшие лилии. Тускло различимые. Теперь лишь кое-где отсвечивала замызганным золотом косая паутина. И синего стеклышка нет. Разбили и выкинули. Ну и пусть.
Но Анна вспомнила цельный чистый свет, еле ощутимый его вес на ладонях.
Анна остановилась, достала из сумки пудреницу. Синеглазка. Вот вам и синеглазка! Все-таки напудрилась, горько усмехнулась Анна синему глазу, уместившемуся в маленьком зеркале.
Она постояла у двери. Подняла отяжелевшую руку, позвонила. Звонок задребезжал, как в огромной оголенной пустоте, распущенно и раскатисто. Дверь медленно приоткрылась, и Анна увидела лежащую на замке большую и костлявую, белую, как из гипса, руку.
– Входи. Да входи же, – нетерпеливо и вместе с тем как-то рассеянно сказал Андрей. – Сквозняк.
Анна с трудом, напрягая все силы, посмотрела ему в лицо. Сердце билось глухо и тяжело. Ей показалось, он стал выше ростом, на носу проступила хищная горбинка. Под глазами нездоровая синева.
– Пришла. Я тебя ждал. Что ж, – странным голосом сказал Андрей. – Видишь, капремонт. Все думал, успею проскочить. Но, может, так и должно быть. Их дела. Застройщиков, – криво усмехнулся он. – Что-то на этот раз долго…
Он не договорил, или слух Анны на мгновение отключился… К ее ногам тащился вставший дыбом обрывок грязной газеты и вдруг облепил ей ногу.
– Ай! – Анна испуганно наклонилась, отбросила наглую бумажонку, и та, шурша, поволоклась дальше.
– Проходи, – Андрей отступил в сторону. – Хотя даже сесть негде. Везде грязь.
Вся комната была залита непривычным открытым светом. Снятые шторы скомканы и брошены на покрывало, и сверху все густо присыпано белой пылью. В углу темнела пробитая дыра, и в ее глубине кривлялся жалкий столбик пыли.
– Я к тебе ненадолго. Я пришла, потому что… – начала было Анна, ощутив, как трудно ей назвать его по имени.
– Вот этого не надо, – с насмешкой прервал ее Андрей. – Должна была прийти и пришла. – Он досадливо оглянулся. – Даже посадить тебя некуда.
Он небрежно встряхнул угол покрывала, сгоняя пыль и штукатурные крошки к середине тахты. Но Анна всплеском испуганной птицы метнулась в сторону, увидев открывшийся угол несвежей простыни.
Андрей поглядел на нее и кивнул, снял со стула стопку книг. Одна из них показалась Анне знакомой – старинная, с медными застежками. Черная кожа лопнула вдоль переплета.
