Из-за этого шлепка испуг Смыка разом прошел, сменившись вспышкой неконтролируемой ярости. Оскалившись, как дворовый пес, прыщавый водитель изо всех сил ударил Голобородько кулаком в запрокинутое побагровевшее лицо. Он успел врезать ему еще раз, прежде чем блондин прошипел сквозь зубы:
– Что ты делаешь, урод? Делом займись! Голобородько тем временем обмяк, прекратив сопротивление. Его руки в последний раз взметнулись кверху, словно он приветствовал восторженную аудиторию, и бессильно упали вниз. Смык взглянул на его лицо и поспешно отвернулся: это было зрелище не для слабонервных. Открытые глаза архитектора закатились, сделавшись похожими на два слепых бельма, испачканный кровью рот был мучительно оскален, язык вывалился. Из-под удавки медленным густым потоком струилась кровь, пропитывая белый шарф, и Смык подумал, что блондин не столько задушил Голобородько, сколько перерезал бедняге глотку. Преодолев отвращение и страх, Смык запустил руку под лацкан кашемирового пальто и вынул из внутреннего кармана паспорт, бумажник и разноцветную книжечку авиабилета. Все эти вещи были теплыми от соприкосновения с еще не успевшим остыть телом Голобородько, и Смыка передернуло. До него только сейчас окончательно дошло, что он стал соучастником самой настоящей заказной мокрухи, произведенной без особенных затей, грубо, грязно и очень эффективно.
Блондин снял с шеи Голобородько стальную удавку и, сильно подавшись вперед, одним точным движением стер с нее кровь концом длинного белого шарфа, из-за которого Алитет Петрович при жизни напоминал карикатуру на чикагского гангстера времен сухого закона.
Первым побуждением Смыка было поскорее вытолкнуть труп из машины, благо дверца со стороны Голобородько все еще стояла открытой настежь, но он постарался взять себя в руки и сразу же сообразил, что оставлять труп на обочине лесной дороги в полусотне метров от оживленного шоссе нельзя ни в коем случае. Если его найдут и опознают, первым подозреваемым станет конечно же он, Смык, собственной персоной. Хмурый опер с Петровки будет рад повесить на его шею всех собак и сделает это без малейших колебаний.
– Шевелись, – скомандовал блондин и первым вылез из машины.
Смык плохо запомнил процесс переноса трупа с переднего сиденья на заднее. В голове у него шумело, перед глазами стоял туман, руки тряслись, как с похмелья. Убить человека в пьяной драке – это одно, а когда на твоих глазах, совсем рядом с тобой, ничего не подозревающего пассажира вдруг начинают душить стальной удавкой – это, граждане, совсем другое дело… Никогда в жизни Смыку не хотелось выпить так сильно, как сейчас. Он даже сомневался, что сможет вести машину, если сию же минуту не сделает хороший глоток прямо из бутылочного горлышка. Говорят, пьяный за рулем – причина аварии. Ну а трезвый, у которого от страха поджилки трясутся и мутится в голове, – это что, не причина аварии? Это смертник, камикадзе, вот что это такое…
– Ну вот, – сказал блондин, поправляя на шее Голобородько шарф таким образом, чтобы не было видно кровавых пятен, и насаживая ему на макушку вывалянную в грязи и кое-как отчищенную шляпу, – дело, можно сказать, сделано. Давай-ка поглядим, что этот умник вез в свою Америку. Открой багажник. Да веселей давай, самолет ждать не будет.
Оскальзываясь в грязи, Смык обошел машину и открыл багажник. Блондин отодвинул его плечом и по-хозяйски вынул из багажника чемодан Голобородько. Возвращаться за ключами он не стал, воспользовавшись вместо них лежавшей в багажнике отверткой. После двух сильных ударов замки сдались, и крышка чемодана откинулась. Блондин порылся внутри, удовлетворенно хмыкнул и достал из чемодана две толстые папки.
– Вот козел, – сказал он, бегло пролистав бумаги. – Обеспечил, значит, себе безбедное существование… Да, они были правы, в Америке этому засранцу делать нечего.
Он небрежно бросил папки обратно в чемодан и захлопнул крышку. Смык трясущимися руками закрыл багажник. Он не знал, что было в папках, и не хотел этого знать. Единственное, чего он сейчас хотел, это оказаться подальше отсюда – лучше всего дома, с бутылкой водки в одной руке и с граненым стаканом в другой. Сомнений в том, кто заказал Голобородько, у него не было. Похоже, бородатый архитектор попытался провести Вадика и Владика, но переоценил собственные возможности и поплатился за это. Такой поворот событий выставлял работодателей Смыка в совершенно новом свете, и прыщавый “специалист широкого профиля” впервые подумал о том, что, возможно, затесался не в свою весовую категорию.
Он вернулся за руль, со второй попытки захлопнул дверцу и слепо зашарил трясущейся рукой по рулевой колонке, пытаясь нащупать ключ зажигания. Как назло, проклятая штуковина куда-то запропастилась, и прошла почти минута, прежде чем до Смыка дошло, что в “Волге” замок зажигания расположен справа, а не слева, как в “Жигулях”. Заводя машину, он слишком рано отпустил ключ, и двигатель, чихнув, заглох. Смык скрипнул зубами, шепотом выматерился и снова потянулся к ключу.
– Погоди-ка, – сказал сидевший рядом с ним на месте Голобородько блондин. – Экий ты, братец, нервный. Так мы с тобой доедем только до первой встречной машины. На-ка, выпей.
Смык жадно схватил протянутую блондином плоскую металлическую флягу, свинтил с нее колпачок и замер, не донеся горлышко до губ.
– Что это? – подозрительно спросил он.
– Лекарство, – не глядя на него, ответил блондин. – Пей, пей, не бойся. Я тебя могу двумя пальцами прикончить, так какой смысл тратиться на отраву?
– Спасибо, – сказал Смык, – успокоили. Он отхлебнул из фляги и закашлялся, с сипением втягивая воздух. В плоской металлической посудине оказался чистый медицинский спирт. Пока Смык кашлял, колотя раскрытой ладонью по ободу руля, блондин отобрал у него флягу, протер ладонью горлышко, сделал микроскопический глоток, завинтил крышку и спрятал флягу в карман.
– Это, по-вашему, не отрава? – прокашлявшись, сипло спросил Смык. – Предупреждать же надо! Так ведь можно и в ящик сыграть!
– Впервые вижу человека, который утверждает, что может сыграть в ящик от глотка медицинского спирта, – спокойно заметил блондин, по-прежнему глядя мимо Смыка. – Ты весьма любопытный экземпляр. На твоем месте я завещал бы свое тело какому-нибудь анатомическому театру на предмет вскрытия и подробного исследования.
– Но-но, – сказал Смык, запуская двигатель. Упоминание об анатомическом театре ему не понравилось, но спирт действительно помог. От него по всему телу разлилось приятное мягкое тепло, руки перестали трястись, и Смык с удовольствием ощущал, как постепенно утихает противная внутренняя дрожь, не отпускавшая его с той минуты, когда блондин велел свернуть в лес. – Слушайте, а еще капельку вашего лекарства принять нельзя? Вдруг все-таки не умру…
– Ты сначала это перевари, – ответил блондин, закуривая сигарету. – А то окосеешь на ста пятидесяти километрах в час, и бравые московские спасатели будут долго разбираться, где тут ты, где я, а где этот бородатый придурок.
– Я аккуратно езжу, – возразил Смык, задним ходом выводя машину на обочину шоссе.
