Я снова начал оценивать, но уже по-другому. Ей-богу, если бы
меня клятвенно не заверили, что это родной брат папани и Юлиной маменьки, ни в
жизнь не поверил бы. То есть при ближайшем рассмотрении кровное родство было
заметным, и даже очень, но все равно Владимир Олегович выглядел так, словно
родился-то он у тех же мамы и папы, а рос и воспитывался совсем в другой семье
и даже в другой стране. Ни капли суровой требовательности, которую постоянно
демонстрирует папаня, ни грамма жеманности и двуличности, так и прущей из
какой-то там Олеговны. Открытая улыбка, веселые и умные глаза, приветливый
голос. Может, все дело в деньгах? Папаня и Олеговна (да что ж за черт
возьми-то! У меня из памяти постоянно вылетает имя Юлиной мамы) живут в
роскоши, отсюда и повадки, а вот братец ихний, судя по одежде и ведущей в
квартиру двери, существует в совсем другом финансовом режиме.
По идее, мне надо было бы в этот момент проститься и уйти –
свою задачу я выполнил, Дану до места довел и сдал с рук на руки. Но отчего-то
уходить мне совсем не хотелось. И потом, мне нужно было улучить момент и
поговорить с Владимиром о маньяке, но так, чтобы Дана не слышала. Поэтому,
когда Руденко-младший распахнул дверь и гостеприимным жестом пригласил меня в
квартиру, я забыл о своих грандиозных (в очередной раз) планах на вечер и
вошел. Мои подозрения касательно финансового режима папаниного братца
подтвердились сей же момент: большими деньгами здесь и не пахло. Стандартная
«двушка» с крохотной прихожей, в которой с трудом помещался один человек.
Странно все-таки: Михаил Олегович содержит, кормит и поит не только сестру с
племянницей, но и дальнюю родственницу жены с маленьким ребенком, а брат
почему-то стоит особняком, хотя и живет в двух шагах. В этот момент впервые в
моей голове зародились подозрения, что в семейке Руденко не все так ладно и
гладко, как показалось вначале. Нет, все-таки я опять вру. Первые подозрения
закрались в мой глупый мозг в конце первой недели, когда я понял, что
обитателей огромной квартиры связывают какие-то слишком сложные отношения,
основанные отнюдь не на любви друг к другу. Я замечал косые взгляды, улавливал
и самостоятельно домысливал недомолвки и намеки, удивлялся полному отсутствию интереса
этих людей к своим близким. Чего стоит один только пример: мы занимаемся с
Даной в «тренажерке», слышится дверной звонок – и девочка даже не вздрагивает,
не поднимает голову, прислушиваясь и стараясь понять, кто пришел. Только
Владимира Олеговича она чувствовала безошибочно и всегда реагировала на его
приход, все прочие передвижения, приходы и уходы членов семьи оставляли ее
равнодушной. Ну как такое может быть? А ведь эта ситуация повторялась
ежедневно. И то же самое происходило в столовой, если мы с ней вместе обедали.
Звенел звонок, домработница Нина шла открывать, я замечал:
– Кто-то пришел.
И в ответ получал молчаливое пожимание плечами. Мол, не
знаю, и мне неинтересно.
При этом Юля вела себя совершенно иначе. Если в момент
появления папани она была дома, то непременно мчалась по коридору, оглашая все
немаленькое пространство звонким восклицанием:
– Дядя Мишенька пришел!
К слову заметить, приход Ларисы Анатольевны такой помпой не
обставлялся, и я ни разу не слышал, чтобы Юля назвала ее «тетей Ларочкой». Не
говоря уж о том, что приход с прогулки или еще откуда-нибудь бабки Анны
Алексеевны не вызывал у юной очаровашки вообще никакой реакции. А несчастную
затюканную Лену с ее резвым Костиком в этом доме просто не замечали. С ней даже
не разговаривали за столом. По крайней мере в те несколько раз, когда нам
доводилось оказаться вместе в столовой.
Я уже говорил, что я не великий психолог и не великий
педагог, могу к этому добавить, что я и не великий аналитик и как-то не привык
задумываться над тем, что вижу и слышу. То есть вижу я хорошо и на слух не
жалуюсь, все подмечаю, но никогда не обдумываю и не пытаюсь анализировать, как
некоторые. Поэтому те странности, которые я замечал в доме Руденко, тихонько
оседали в моей голове и никаких дополнительных знаний не приносили. И только в
тот момент, когда я оказался в квартире Владимира Олеговича, количество
странностей переросло в качество и заставило меня начать думать. Хотя и
думатель из меня… в общем, примерно как и сыщик. Я все больше привык по части
мужского обаяния и мускульной силы.
Еще не успел пройти первый шок от того, что в семействе
Руденко, оказывается, имеются красивые (а Владимир показался мне просто-таки
голливудским красавцем) и доброжелательные мужики, как меня с головой накрыл
шок номер два под названием Муза Станиславовна. Вот хоть режьте меня, хоть
расчленяйте – никогда не поверил бы, что у ТАКОГО мужа может быть ТАКАЯ жена. Я
готов был увидеть женщину типа Дженнифер Лопес, или Анджелины Джоли, или хотя
бы типа Мерил Стрип, то есть не такую откровенную красавицу, но доверху набитую
шармом и изюминками. Увидел же я невзрачную, маленького роста женщину без груди
и без попки, с тусклыми короткострижеными волосами невнятного цвета и бледным
невыразительным лицом. Мне встречался такой тип лиц, и я точно знаю, что
никакой косметикой, никаким самым умелым макияжем их не исправишь, наоборот,
даже самые осторожные и деликатные краски делают некрасивость этого лица
заметнее, а имеющиеся дефекты – выпуклее. Более того, жена Владимира Олеговича немного
сутулилась и зябко куталась в длинную, достававшую почти до пола шаль и от
этого делалась похожей на старушку. Улыбка же у нее была такой солнечной и
сердечной, что я тут же засомневался: а знает ли она о своей некрасивости?
Обычно женщины (во всяком случае, те, которых я знавал), сознающие собственную
непривлекательность, ужасно страдают от этого, внутренне зажимаются, а внешне
это проявляется резкостью, угрюмостью, нелюбезностью и неулыбчивостью.
Комплексы внутри – проблемы с поведением снаружи, и моя подопечная Дана – яркий
тому пример. Муза же Станиславовна была совсем не такой. А какой? Я даже не
смог подобрать определение.
– Здравствуйте, Павел, я очень рада вас видеть. –
Она протянула мне цыплячью лапку, тоненькую и холодную. – Надеюсь, вы не откажетесь
выпить чаю с Володей, а мы с Данусей вас оставим, у нас много работы.
Само собой, я не отказался. Помимо дела, имеется в виду
разговор о маньяке, меня грызло любопытство: что это за люди, что за семья, как
они живут? Ведь задание Наны Ким к тому времени еще не было выполнено.
Владимир провел меня в комнату, сильно напоминавшую комнату
сумасшедшего ученого. Я такие в кино видел, в жизни как-то не доводилось.
Сплошные книги, книги, книги, диски, кассеты – кругом: на полках, на столе, на
полу, под диваном. Интересно, где мы будем пить чай? На столе свободного
пространства для этого мероприятия явно не хватит.
– Садитесь, Павел, – Владимир Олегович указал на
кресло, – сейчас будет чай. Или вам принести кофе?
– Нет-нет, чай.
Он вышел, а я принялся осматриваться, но, кроме книг, на
глаза ничего не попадалось. Пришлось изучать названия. Больше половины слов в
этих названиях оказались мне не знакомы, но общее впечатление было такое, что
это что-то из области социологии. Или психологии. В общем, что-то насчет
поведения человека в обществе. И никаких сборников стихов. Иными словами, брат
папани тоже не выглядел большим ценителем поэтического творчества.
