Он вышел из комнаты, громко хлопнув дверью, и я услышал, как
снаружи в замке повернулся ключ. Меня заперли. Первые несколько минут я
пребывал в шоке от сказанного отцом, я был раздавлен несправедливостью
обвинений и не понимал, за что. То есть я понимал, что произошло, фокусы
Валентины не были внове, но я не понимал, зачем она это сделала. Она всегда
подставляла и меня, и старшего брата Михаила тогда, когда ей это было нужно,
выгодно. А сегодня-то зачем? Чтобы самой не ехать к бабушке? Да ее никто и не
просил, никто от нее этого не ждал, это должен был и собирался сделать я.
Неужели просто из вредности, из пакостности натуры?
В переживаниях я даже не сразу сообразил, что меня заперли,
и весь ужас положения дошел до меня только тогда, когда я в очередной раз
взглянул на часы и понял, что уже половина десятого и минут через пять мне надо
выйти из дому, чтобы встретиться со Славкой и отправляться на разборку. Я
подергал дверь, все еще не веря в то, что не могу выйти из комнаты. Я стучал в
нее, потом начал кричать. Услышав шаги отца, я торопливо заговорил:
– Папа, выпусти меня, пожалуйста, мне обязательно нужно
пойти к Славику! Это очень важно!
– Для того чтобы навестить больную бабушку, у тебя
времени не нашлось, – холодно ответил отец. – Ты был занят более
важными делами. Теперь ты никуда не пойдешь, пока не осознаешь всю глубину
своей безнравственности.
– Я все осознал, папа! Прости меня, пожалуйста, я все
понял. Мне очень нужно, это вопрос жизни и смерти! Пожалуйста!
– Когда болеет твоя старенькая бабушка – это тоже
вопрос жизни и смерти. Ты, очевидно, так ничего и не понял. Будешь сидеть дома.
Как ни странно, но мне даже в голову не пришло обвинить
Валентину во лжи. Я уже тогда понимал, что это бессмысленно: Валечка была
умницей и красавицей, Мишенька – тружеником, одновременно работавшим и
учившимся, а я – изгоем, от которого ничего хорошего ждать не приходилось.
Шум удаляющихся шагов. Меня не выпускают. А как же Славка?
Как он, тихий домашний мальчик-музыкант, будет драться с этими отпетыми
хулиганами? Это же получится не честная драка, а избиение. И я не смогу его
защитить. Может быть, он испугается и один не пойдет? Не дождется меня и просто
не пойдет. Нет, я хорошо знал своего друга Славика, ему чувство собственного
достоинства не позволит струсить и не пойти.
– Дайте позвонить! – завопил я, снова молотя в
дверь кулаками. – Хотя бы позвонить дайте! Выпустите меня!
– Перебьешься, – раздался ехидный голосок сестры
Вали. – Занимайся своими важными делами, времени у тебя теперь – вагон,
все успеешь.
Распахнув окно, я всерьез прикидывал, можно ли удрать таким
способом, но сразу убедился, что ничего не выйдет. Двенадцатый этаж. В той
комнате, где я находился, не было балкона, и, таким образом, все возможности
выбраться, например, через соседей обрубались.
И тут я услышал звонок в дверь. Славка! Как хорошо! Он не
дождался меня в условленном месте и пришел сам, думая, что я забыл или
перепутал время. Я с новой силой принялся стучать и орать, но тот, кто вышел на
Славкин звонок, оказался более предусмотрительным и разговаривал с ним на
лестничной площадке, закрыв за собой дверь в квартиру. Все пропало.
Снова хлопнула дверь.
– Это Славик приходил? – проорал я осипшим от
крика голосом.
– Да, – ответила Валя. – Я ему сказала, что
ты плохо себя чувствуешь и лег спать пораньше.
– А он? Что он сказал? Он домой пошел?
Я все еще надеялся…
– Он сказал, что, раз ты болеешь, он пойдет без тебя. И
перестань орать как резаный, от твоего визга уши закладывает.
Я плохо помнил, как прошла ночь, но у меня было ощущение,
что я не заснул ни на минуту. Перед сном меня выпустили в туалет и в ванную и
больше уже не запирали: вернулся после вечерних занятий в институте Миша, с
которым мы делили одну комнату.
Утро оказалось еще ужаснее. Не пройдя и полпути до школы, я
встретил парня из нашего класса и узнал, что Славку здорово побили и, что хуже
всего, повредили ему руки.
– А чего ты спрашиваешь? – удивился одноклассник,
шагая рядом со мной. – Ты разве не был с ним? Вы же должны были вместе
идти.
Что я мог ему ответить? Что меня, как маленького, наказали и
не пустили гулять во двор? Или что я «плохо себя почувствовал и лег спать
пораньше»?
От меня все отвернулись. В глазах ребят я оказался трусом и
подлецом. Слава ничего не скрывал и рассказал, как было: не дождавшись меня в
условленном месте, он зашел за мной, и ему сказали… Все это выглядело
отвратительно, но во всем этом не было ни капли неправды. Мы действительно
договорились, и он действительно ждал, и я действительно не пришел, не
предупредил его, не позвонил, не поговорил с ним, и ему действительно сказали
то, что сказали.
Доучивался до выпускных экзаменов я в положении изгоя. Со
мной никто не разговаривал. И я потерял своего единственного друга. В последний
раз я видел Славку на экзамене, на выпускной вечер не пошел, сказавшись
больным, но, поскольку мама работала в роно, мой аттестат ей принесли на работу.
Больше мы со Славой не встречались, но я узнавал о нем, следил за его судьбой,
которая сложилась чудовищно. После избиения у него начались большие проблемы с
руками, он больше не мог играть на рояле так виртуозно, как должен был, и с
карьерой музыканта-исполнителя ему пришлось проститься. Он, получивший свою
золотую медаль, мог бы поступить без экзаменов в любой институт, но ему нужна
была только музыка. И не абстрактно, а вполне конкретно: рояль и сцена. А эту
возможность он потерял навсегда. Сначала он долго лечился, пытаясь что-нибудь
сделать с руками, но с врачами ему не повезло, все стало только хуже, мало
того, что подвижность пальцев не восстановилась, так еще они начали постоянно
болеть. Он подался в лабухи, их группа играла в ресторанах и кафе, постепенно
Славка спивался, и хотя возле него всегда находилась какая-нибудь очередная
жена, ни одна не смогла отвадить его от выпивки. Он умер, не дожив до тридцати
пяти лет.
Я пришел на его похороны. Мама Славика меня узнала и
отвернулась, а отец сказал:
– Уходи, Володя. Славка часто тебя вспоминал, особенно
в последние дни, когда понимал, что… это конец. Он знал, что ты захочешь
прийти, и просил, чтобы тебя на похоронах не было.
Он так и не простил меня. А я не простил Валентину.
Кстати, спустя буквально пару недель после того случая с
моим наказанием я понял, зачем она это сделала. Приближался Новый год, родители
готовились сделать нам подарки, и, как обычно, мама потихоньку спрашивала у
нас, детей, что бы мы хотели получить. Разговоры о подарках начинались задолго,
еще в конце ноября, и Валя заявила, что хочет золотые сережки. Мама объяснила
ей, что это очень дорого, потому что, по нашим семейным правилам, новогодние
подарки всем детям должны быть равноценными и нельзя подарить одному золотые
сережки, а другому книжку за рубль двадцать. А на три дорогих подарка в
семейном бюджете нет денег.
