Ну хорошо, паника-то обыкновенная, а вот как с ней справляться?
Я что, врач-психиатр? Чего мне делать-то?
– Поехали? – обернувшись ко мне, спросил водитель.
– Да-да, поехали, – торопливо ответил я, опасаясь,
что Дана может выскочить из машины и пойти домой. Как тогда быть? Волоком ее
тащить? В охапку хватать? Вот картинка-то выйдет – чистое загляденье! Надо
отъезжать, пока она бьется в рыданиях и ничего не видит. И еще вопрос: пытаться
ее успокоить или сидеть молча и ждать, пока она выплачется и затихнет? В таких
делах у меня опыта маловато.
Я притянул девочку к себе и начал гладить по голове,
приговаривая:
– Это ничего, что тебе страшно. Это нормально. Любому
человеку было бы страшно в такой ситуации, даже мне. Знаешь, я хорошо помню,
как мне было плохо, когда я вышел из больницы. Я там полгода провалялся, и когда
меня выписали, я шел по городу и ничего не понимал. Голова кружится, ноги
ватные, соображаю плохо. За полгода совсем отвык. Ты тоже отвыкла. Но ты не
бойся, я все время буду рядом, и я тебе обещаю, что ничего плохого с тобой не
произойдет. Тебя никто не обидит, я этого просто не допущу.
– Я нелепая, – всхлипывала в ответ Дана, – я
неуклюжая и толстая, у меня ничего не получится. Надо мной все будут смеяться.
Зачем вы меня туда везете? Чтобы я опозорилась?
Я улыбался в душе. Она не представляет себе пока, как
проходят тренировки в спортинге. Ты стоишь на площадке вдвоем с инструктором, и
больше никого рядом нет, ни одного постороннего человека, и никто не видит, как
ты стреляешь. Даже лица твоего никто не видит, только спину, потому что лицо
обращено к летящим мишеням, то есть к зоне стрельбы, а там, как вполне понятно,
люди не ходят. Но я-то все это знал. И потом, у меня хватило ума (все-таки я не
полный идиот!) позвонить накануне в клуб, связаться с Анатолием Викторовичем
Николаевым и обрисовать ему проблему. Тренер заверил меня, что все понял и
чтобы я ни о чем не беспокоился.
Примерно полпути мы проделали с рыданиями, но вторая
половина прошла спокойнее. Очередной виток мучений начался, когда мы въехали на
территорию клуба и водитель Василий поставил машину на парковочной площадке.
Выходить из салона Дана отказалась.
– Дана, надо выйти, – терпеливо уговаривал я.
– Я знаю, – соглашалась она сквозь зубы.
– Тогда выходи.
– Я не могу.
– Почему?
– Я боюсь.
– Но я же с тобой. Чего ты боишься? Тебя здесь никто не
знает, никому нет до тебя никакого дела. И вообще, клуб официально работает с
десяти часов, сейчас только двадцать минут девятого, здесь нет никого, кроме
сотрудников. Выходи.
– Не могу. Не пойду. Поехали домой.
Не знаю, чем бы все закончилось, но мне повезло. На парковку
въехала машина, из которой вышел тренер Николаев. Меня он, конечно, не помнил,
что и неудивительно, много нас таких, приезжающих развлечься и пострелять. Но я
его помнил отлично и сразу узнал. Здоровенный дядька, за полтинник, плечистый,
с необыкновенно добрыми глазами и ласковой улыбкой. Я приветственно помахал
ему. Николаев, видно, сразу понял, что мы и есть те самые гости, ради которых
ему велено было начинать работу в восемь тридцать, а не в десять. Он подошел,
пожал мне руку и заглянул в салон.
– Ну как, красавица моя, ты готова?
Не знаю, чего в Дане оказалось больше, паники или хорошего
воспитания. Вероятно, второго, потому что терять лицо перед посторонним она не
захотела и стала неуклюже вылезать из машины. Смотреть на нее без сердечной
боли было невозможно: бледная до синевы, трясется, глаза опухшие от слез. Я
крепко ухватил ее под руку, прижал локоть к своему боку и повел вслед за
тренером к клубному зданию, где нам нужно было записаться в специальный журнал
и взять ружье и патроны.
– Дана, это твой тренер, его зовут Анатолием
Викторовичем.
– Очень приятно, – пробормотала она.
Господи, у нее ноги заплетались от страха, и она все время
спотыкалась. Надо отдать должное Николаеву – он все увидел, все понял и
заговорил. Не спеша, размеренно, с шуточками-прибауточками он рассказывал, как
тут, в клубе, все устроено, показывал площадки, мимо которых мы проходили,
вспоминал какие-то охотничьи байки. Мне показалось, что рука Даны, прижатая к
моему боку, чуть-чуть расслабилась, да и спотыкаться она стала пореже. С
погодой в этот октябрьский день нам повезло, воздух был пронзительно вкусным и
прохладным, а небо – безоблачным, и солнышко, которого Дана не видела столько
времени, гарантировано. А для активизации обменных процессов солнце и вообще
яркий дневной свет – первейшее условие, это мне объяснила моя всезнающая
подружка Света.
В клубном здании я подвел Дану к стойке, за которой сидела
симпатичная черноволосая девушка, и подвинул ей раскрытый журнал регистрации
стрелков.
– Напиши фамилию, имя и отчество полностью, а вот здесь
поставь подпись.
Дана послушно взяла ручку, и, судя по тому, что дважды
уронила ее, успокоилась она пока не окончательно. Да и запись в журнале
оказалась на диво корявой, хотя почерк у девчонки отменный, сам видел. Николаев
выбрал для нее ружье, получил патроны, я прихватил пару наушников для себя и
для Даны, и мы отправились на учебную площадку.
– Ты в тире никогда не стреляла? – спросил ее
тренер. – Пулевой стрельбой не занималась?
– Нет.
– Это хорошо. Учить всегда легче, чем переучивать. Ну,
вставай, красавица, вот сюда, на третий номер.
Дана обернулась ко мне, и я весело подмигнул, с
удовлетворением заметив на ее личике удивление: а ты думала, я врал, когда
говорил тебе, что учиться легче, чем переучиваться? Вот и знающий человек это
подтверждает.
Я с некоторым даже волнением ждал чуда, потому что помнил,
как Николаев учил меня, и верил, что он не подведет. И чудо произошло. Прямо на
моих глазах. Он стоял рядом, держался рукой за цевье ружья и приговаривал:
– Не спеши, посмотри на мишеньку, полюбуйся тем, как
она летит, теперь найди ее мушечкой, обласкай, пойми ее траекторию, а теперь
уйди дальше по этой траектории – и выстрел!
И тарелка разлеталась в пыль.
– Вот и нет мишеньки, – журчал ласковый голос
тренера, – вот ты ее и сделала. Умница ты моя! Пластика у тебя обалденная.
Отличный выстрел. Классика.
После каждого второго выстрела я подскакивал и помогал Дане
перезарядить ружье, у нее пока еще не хватало силенок, чтобы переломить ствол.
После двадцать четвертого выстрела, когда я открывал вторую коробку патронов,
она вдруг сказала:
– Я сама попробую.
И попробовала. Далеко не с первой попытки, но Дана сумела
самостоятельно перезарядить ружье и посмотрела на меня с такой гордостью, и
столько счастья было в ее глазах, что я понял: дело сделано. Она будет ездить в
клуб. И будет стрелять.
