Вот, значит, как выходит, братья Руденко. И что мне теперь
делать со своей влюбленностью? На фиг послать? Или встать в боевую стойку и
начать с Владимиром Олеговичем поединок за прекрасную Елену? В тот момент я
как-то не задумывался над тем, есть у меня шансы победить в этом поединке или
нет, я думал только о том, нужен ли мне вообще этот бой. Тогда, сидя в своей
съемной квартире и разбираясь с самим собой, я искренне был уверен, что нужен.
Но мои так по-дурацки устроенные мозги упорно цеплялись за
возможность договориться миром и до рукопашной дело не доводить. Они искали
доводы в пользу того, что все не так. Все совсем не так, и я ошибся, и мои
удручающие умозаключения – не более чем результат случайных совпадений и
неверно интерпретированных фактов.
Поэтому вечером, разминая пухлую, обросшую жиром спину Даны,
я спросил:
– Ты вчера, кажется, опять какую-то картину описывала,
когда к дяде с тетей ходила?
– Ага, – выдавила она, не поднимая головы.
– И какая была картина?
– Портрет мужчины.
– Какого?
– Не знаю. Картина так называется – «Портрет мужчины».
– А кто написал?
– Массейс.
Никогда не слышал. Что там описывать-то, в портрете? Ну,
лицо и лицо, тем более неизвестно чье.
– И что ты написала? – полюбопытствовал я,
постепенно подбираясь к главному.
Дана приподняла голову и подсунула под подбородок сложенные
ладошки.
– Я пыталась придумать, почему человек на портрете
держит в одной руке перо, распятие и бутон розы. Из сюжета картины это впрямую
никак не просматривается, но можно строить предположения, опираясь на детали.
Там все очень интересно. – В голосе девочки зазвучало возбуждение
исследователя. – Представляете, в одной руке у него перо, распятие и
бутон, в другой – сложенная в несколько раз бумага, похожая на документ, на
столе стоит чернильница, а над головой у этого человека нимб. Вообще непонятно,
да? Кто он? Что за документ держит? Почему нимб? При чем тут роза? Мне тетя
Муза велела описать полотно с точки зрения живописи, ну там, техника,
перспектива и все такое, а дядя Володя предложил поразмышлять над содержанием и
придумать историю про этого человека.
– Неужели придумала? – искренне удивился я.
Мне бы ни за что не придумать. Перо, роза и распятие.
Черт-те что, честное слово. Накрутят, навертят, а потомкам разбираться.
– Ну… что-то смогла. Не все, конечно, – призналась
Дана.
– Тете Музе понравилось?
– Она еще не видела то, что я написала. Она только
через четыре дня вернется.
– Да? – Я изо всех сил постарался не выдать себя,
хотя руки предательски дрогнули. – Она уехала?
– Ага, в Петербург, на конференцию по атрибуции картин.
– Атрибуция? Это что за зверь?
Мне не было интересно, что такое атрибуция, но мне нужно
было время, чтобы прийти в себя. Пусть Дана объясняет, я не слушал, а обдумывал
полученную информацию. Значит, Музы Станиславовны в Москве нет, а Елена в это
время бегает к ее мужу. Что ж, все сходится. Все так и должно быть. Жаль
только, что приходится расставаться с надеждой на совпадения и всякие прочие смягчающие
ситуацию обстоятельства.
Объяснение пришлось дослушать, после чего я продолжил свои
изыскания.
– Я смотрю, твоя тетя здесь совсем не бывает. Почему
она к вам не приходит?
– Не знаю. Она очень занята. И вообще, я же к ним все
время хожу.
Очень логично. Тебя послушать, моя дорогая, так во всей
семье Руденко есть смысл общаться только с тобой, а поскольку Муза и без того
имеет возможность с тобой общаться, то зачем ей сюда приходить? Не лопнешь от
самомнения-то? Впрочем, что это я на девчонку набросился? Ей же только
пятнадцать лет, она еще, в сущности, ребенок.
Но важно другое: не существует официальной и всем понятной
причины, по которой Муза не приходит сюда. Выходит, я все-таки прав и все дело
в Лене.
Но я боец, по крайней мере раньше им был, и сдаваться так
легко не собирался. Я нравился Елене, это совершенно точно, я не мог ошибиться,
в противном случае она не вызвалась бы поехать со мной и не смеялась бы моим не
очень-то остроумным шуткам. Я ей нравился, может, не так сильно, как она мне,
но я не был ей противен или скучен. А этот нежный и благодарный взгляд? До сих
пор забыть его не могу.
Поскольку я дважды видел Лену на улице, то теперь знал,
какую куртку она носит, и, заглянув в длинный встроенный шкаф в прихожей, мог
определить, дома она или нет. На другой день, привезя Дану с тренировки и
убедившись, что куртка на месте, я подошел к той двери, в которую заходил
папаня, и негромко постучал.
Дверь открылась, но внутрь, в комнату, меня не впустили.
– Что-то случилось? – встревоженно спросила Лена.
Она стояла передо мной такая красивая, в брюках и свободном
длинном свитере, а солнечные лучи, падающие из окна у нее за спиной, словно
проходили сквозь ее русые волосы и делали их золотыми и какими-то прозрачными.
Ни до, ни после я не любил ее так сильно, как в этот момент.
– Давай поговорим спокойно.
Я сделал попытку войти, но она оперлась рукой о косяк и с
места не сдвинулась.
– Павел, не надо. Оставь все как есть.
– Но почему? Что нам мешает? Объясни хотя бы, почему
Михаил Олегович так болезненно реагирует.
– Я ничего не буду тебе объяснять.
– Можно, я все-таки войду?
– Нет. – И добавила уже мягче: – Иди, Павел,
пожалуйста, иди.
Она меня не впускала. Наверное, там, в комнате, у нее на
видном месте стоит фотография любовника, и она не хочет, чтобы я ее заметил.
Нет, не может быть, ведь в этой же комнате живет Костик, которому надо как-то
объяснять, почему мама хранит фотографию дяди-Мишиного брата. Да и Нина здесь уборку
делает, и вообще, мало ли кто может войти. Папаня и его жена в курсе, но все
остальные-то всерьез полагают, что Лена – родственница Ларисы и к Владимиру не
имеет никакого отношения. Значит, дело не в фотографии. Тогда в чем? Неужели
она так боится папаню? Боится, что кто-нибудь увидит, как мы разговариваем на
пороге ее комнаты, а уж если меня впустить, то полный караул.
– Хорошо, если ты не хочешь разговаривать здесь, давай
встретимся на улице. Скажи когда. Я буду тебя ждать в машине.
– Не надо, – она опустила глаза. – Ничего
этого не надо, Павел. Ты очень хороший, ты славный… Не обижайся на меня. Я не
могу.
Все ясно. Все сказано. Но меня уже потащило.
– Ты – любовница Владимира? – задал я вопрос в
лоб. – И Костик его сын, да?
– Думай что хочешь, – резко ответила она, не
поднимая глаз, и захлопнула дверь перед моим носом.
