Был бы он нормальным мужиком – должен был бы меня прибить на
месте. Конечно, вряд ли у него это получилось бы, все-таки даже при моих
травмах я намного сильнее и опытнее, но попытаться он должен был. Но Владимир
Олегович Руденко нормальным не был, потому что он молча выслушал весь поток
моей облеченной в слова бурлящей ярости, а потом, когда поток иссяк, подлил мне
еще чаю.
– За то, что ты посмел сказать о моей жене, я должен
был бы немедленно выгнать тебя и больше никогда не подавать тебе руки. –
Он говорил негромко и как-то задумчиво. – Но тебя извиняет то, что ты
влюблен и от любви потерял голову. Я не намерен ничего тебе объяснять. Просто
поверь мне: все не так. Все не так, как ты думаешь.
– А как?
Я все еще кипел, но уже не настолько, чтобы не понимать, что
я, кажется, наговорил лишнего.
– Я уже сказал: я не стану ничего тебе объяснять. Если
тебе недостаточно моего слова – что ж, ничего не поделаешь.
– Мне недостаточно.
Он молча пожал плечами, точь-в-точь как Дана, когда ее
зажимают страх или смущение. Да, гены в форточку не выкинешь!
– Если ты не врешь и все действительно не так, тогда
скажи, что мне делать, – потребовал я. – Почему твой брат против?
Почему запрещает мне крутить роман с Леной?
– Я уже объяснил тебе. Больше мне нечего добавить.
Но я не отставал.
– Зачем она приходит к тебе, если вы не любовники?
– Затем же, зачем и ты пришел. Ты же пришел, сидишь,
чай пьешь, разговариваешь со мной, вопросы задаешь.
– И она тоже чай с тобой пила?
– Нет, – он слабо усмехнулся, – она пила
кофе.
– И часто она приходит к тебе кофейку попить? –
ехидно осведомился я.
– Когда как. Иногда часто, иногда редко.
Он отвернулся, несколько секунд смотрел в темное окно, потом
перевел глаза на меня.
– Оставь ее, Паша. – Его голос звучал устало и
безразлично. – Не трогай ее. У тебя ничего не выйдет. Только ее измучаешь
и сам изведешься.
– Откуда ты знаешь, выйдет или нет? – Я злобно
ощерился. – Думаешь, ты настолько лучше меня, что бесполезно с тобой
тягаться?
Володя снова помолчал некоторое время.
– Скажи, Паша, ты всегда так плохо себя контролируешь
или только сегодня?
– Да пошел ты!
Я оттолкнул стул, выскочил в прихожую, всунул ноги в
ботинки, схватил куртку и выскочил на лестницу. Вот и пойми теперь, выиграл я
свой третий раунд или проиграл.
Уже подъезжая к дому, я перестал кипеть, трезво осмыслил
ситуацию и с огорчением вынужден был признать, что все-таки проиграл. И чего я
впал в такое бешенство? Просто я не привык, у меня обломов с девушками сроду не
было. И еще я не привык, когда все так сложно. Ведь оно как бывает? Либо ты
девочке нравишься, и тогда она идет с тобой, либо не нравишься, либо нравишься,
но она занята, и она сразу как-то необидно дает это понять, или твои друзья
вовремя подскажут, так что до прямого отказа дело не доходит. По крайней мере,
в моей тусе все происходило именно так. А тут… Фигня какая-то. Она мне
нравится, я ей нравлюсь, но почему-то нельзя. Или я ей не нравлюсь, но она
зачем-то делает вид, что это не так, улыбается, сама предлагает поехать со мной
на машине и разрешает гладить руку. Если Лена занята, если она Володина любовница,
то зачем делала мне авансы? А если я ошибся и она не занята, то почему Володя
так уверен, что у меня ничего не получится?
Отражение 1. Муза
Какой смешной мальчик, боже мой, какой смешной и
трогательный! Подумать, что Леночка – любовница моего мужа… Впрочем, Павла
трудно винить, ничего другого он подумать и не мог. Но как же я хохотала, когда
мне поздно вечером позвонил Володенька и рассказал о своем разговоре с Павлом!
Он сказал, что не мог дотерпеть до моего приезда и решил поделиться сразу же,
хотя я возвращаюсь уже завтра. Извинился, что звонит так поздно, но сначала он
ждал, пока Дануська закончит перевод, потом повел ее домой и там еще какое-то
время задержался.
Сколько буду жить на этом свете – буду благодарить бога за
то, что он послал мне Володю. Я совсем не любила его, когда выходила замуж, и
вообще, мне было совершенно все равно, за кого выходить, просто так было надо,
так принято, женщина должна быть замужем, а родители день и ночь твердили о
том, какой замечательный мальчик вырос у Олега Семеновича Руденко, какой
красивый, умный, учится в институте на повышенную стипендию, то есть получает
одни пятерки, и как он меня любит и мечтает на мне жениться. Вот я и
согласилась. Если уж обязательно надо иметь мужа, то пусть лучше будет
красивый, умный и любящий. Я знала, что наш брак долго не продлится, но быть
разведенной – совсем не то же самое, что быть старой девой. Олег Семенович был
заместителем моего папы, оба – партийные функционеры, и можно было не
беспокоиться о том, что будущий муж окажется скрытым уголовником или
каким-нибудь алкоголиком. Семья «своя», проверенная, все гарантии налицо.
Когда мне было шестнадцать лет, меня изнасиловали. Не люблю
об этом вспоминать и никому не рассказываю. Я возвращалась поздно вечером с
подготовительных курсов, их было четверо, и все мое сопротивление, наверное,
выглядело в их глазах смешным и глупым. Что я могла? Царапалась, кусалась,
пыталась даже кричать, но рот мне зажали крепко и так же крепко держали руки и
ноги.
Родителям я, конечно, все рассказала, они долго совещались в
своей комнате, потом вызвали какого-то «своего» врача, который меня осмотрел и
велел лежать и лечиться. Синяки, ссадины, фингал под глазом. В милицию никто не
пошел – стыдно. И мне стыдно, и родители огласки не хотели. И ведь моей вины в
этом не было, но сам факт того, что меня отымели четыре грязных пьяных бугая,
делал меня саму словно бы нечистой.
Через полтора месяца стало очевидным, что я беременна. И
снова вопрос: куда идти? К какому врачу? Мне шестнадцать, чистить будут «под
маской», то есть практически наживую, без наркоза, а это боль непереносимая,
сообщат в школу и родителям на работу, будут позорить перед всеми, а если
сказать правду, мол, изнасиловали, сразу встанет вопрос: почему не заявили?
Эдак каждая малолетняя проститутка будет требовать сделать ей аборт с хорошим
обезболиванием, потому что ее, дескать, изнасиловали. Документ из прокуратуры
или из милиции должен быть.
В общем, снова нашли «своего» доктора, родители деньги ему
заплатили, и он все сделал, даже с уколом, я уснула и ничего не почувствовала.
Но что-то пошло не так, где-то он ошибся, и, хотя он промолчал и моим маме с
папой ничего не сказал, скрыл, медсестричка, которая ему помогала меня чистить,
предупредила: детей не будет. Никогда. И взяла с меня слово, что я доктора не
подведу и родителям не скажу.
Я слово сдержала. Они до сих пор не знают точно, почему у
нас с Володей нет детей, только иногда вздыхают и горестно предполагают, что,
наверное, дело в раннем аборте. А Володя знает. Я ничего от него не скрываю.
