Он выдвинул ящик стола, на ощупь нашел жестяную коробку с леденцами, кинул один в рот и стал, вздыхая и причмокивая, невнимательно бегать глазами по черневшим на экране компьютера строчкам оперативной сводки. Все было то же, что и вчера, и позавчера, и неделю назад: жизнь шла своим чередом, кто-то за кем-то следил, брал кого-то в разработку, кто-то попадался с поличным, кто-то, наоборот, ускользал за бугор с наворованными денежками, еще кого-то повязали на Павелецкой с самодельным взрывным устройством в пакете…
Генерал зевнул, потянулся и вдруг замер в странной позе, с выпяченной грудью и поднятыми над головой, разведенными в стороны руками. Глаза его неотрывно смотрели в одну точку, снова и снова перечитывая один и тот же абзац, по неизвестной причине приковавший генеральское внимание.
Спохватившись, генерал опустил руки, торопливо проглотил леденец, поперхнулся, закашлялся, вполголоса произнес нехорошее слово и рывком придвинул к себе телефон. Через две минуты его уже соединили с генералом Кузьминым, отдел которого занимался разработкой операции под кодовым названием «Песок» — занимался, судя по содержавшейся в сводке информации, без особого успеха. Кузьмин, к счастью, оказался в своем кабинете и, более того, разрешил Фёдору Филипповичу подробнее ознакомиться с материалами по упомянутой операции без обычных в подобных случаях «зачем?», «почему?» и «кто приказал?».
Как известно, дорога в ад вымощена благими намерениями, и выспаться генералу Потапчуку в эту ночь не удалось. Он вернулся домой под утро, когда небо над крышами уже начало наливаться жемчужно-серым светом, а на улицах вовсю трудились поливочные машины. Федор Филиппович был выжат как лимон, но очень доволен собой и окружающим миром. Ему по-прежнему оставалось только сидеть сложа руки и ждать известий от Слепого, но, генерал все равно был счастлив, потому что очень не любил всякие предчувствия, озарения и прочую мистику и всегда радовался, нащупав в туманном киселе неизвестности твердое рациональное зерно.
Отперев дверь квартиры, Федор Филиппович очень удивился, увидев в прихожей неожиданно вернувшуюся с дачи супругу. Супруга тоже очень удивилась — вернее, сделала вид, что удивлена, — обнаружив, что Федор Филиппович не только трезв как стеклышко, но даже и не пахнет ничем посторонним — ни чужими духами, ни, упаси боже, табаком. Тем не менее Федор Филиппович был строго осужден, после чего сразу же амнистирован — жена не умела долго сердиться на генерала, потому что привыкла к его поздним приходам.
ГЛАВА 4
Глеб подбросил в затухающий костер охапку веток, и пламя с треском взметнулось вверх, выбросив в звездное небо султан белого дыма и сноп золотистых искр. Сидевший ближе всех к огню Пономарев отшатнулся, прикрывая рукой готовую вспыхнуть бороденку, которой он по неизвестным науке причинам очень дорожил.
— Тише ты, леший! — прикрикнул он на Глеба своим дребезжащим тенорком. — Заживо спалишь!
— А ты не дрейфь, старый, — подначил его неугомонный Вовчик. — Огонь, говорят, очищает. Заживо сгореть — это, считай, как пропуск в рай получить. Никакие бесы до тебя не доберутся. Так что, если на Каменном ручье что-нибудь не то почувствуешь — обращайся. Хвороста соберем, керосинчиком окропим, и полный вперед — прямым ходом на небеса.
— Запросто, — невнятно поддакнул Гриша, подчищая хлебной коркой алюминиевую миску с остатками каши. — И даже с удовольствием.
— Тьфу на вас, дурачье! — с достоинством огрызнулся проводник. — Я вам дело говорю, а у вас одни жеребячьи шуточки на уме. Это вас еще жареный петух не клюнул, вот вы и гоношитесь. Хихоньки вам!
Глеб откинулся назад, лег, подперев голову рукой, и вынул из кармана мятую, плоскую, сильно затрепанную пачку с двумя последними сигаретами. Сигареты были кривые и уже начали высыпаться. Сиверов сунул одну из них в зубы, потянулся, выудил из костра тлеющий сучок и закурил. Он делал так каждый вечер — по одной сигарете в сутки, на вечернем привале, после плотного ужина, на сон грядущий. Когда они высадились на ветхой пристани заброшенного поселка, пачка была почти полна, в ней недоставало всего двух или трех сигарет. И вот он курит предпоследнюю, а вокруг по-прежнему ничего не происходит. День за днем мимо проплывают деревья, скалы, ручьи, распадки, буреломы, и седло уже стало привычным, как водительское сиденье «БМВ», и даже непрерывная трескотня Пономарева уже не так раздражает, как в начале пути, и, как в самый первый день, остается непонятным, зачем, чего ради забрался он, Глеб Сиверов, агент по кличке Слепой, в эту дикую глушь. Вокруг на многие километры ни одной живой души — ни кровожадных тигров, ни коварных браконьеров с карабинами и вертолетами, ни членов пропавшей экспедиции, ни даже их трупов…
Тянитолкай потянулся, снял с огня закопченный котелок и осторожно поставил на землю, подперев для надежности сучком. «Солдат Джейн» легко поднялась со своего места, достала кружки, разлила чай и обнесла всех по очереди. Вообще-то, по большому счету ей, начальнику экспедиции, делать это не полагалось. Тем не менее она это делала каждый вечер и каждое утро, и было чертовски приятно получить горячую, пахнущую дымком кружку из рук единственной женщины. В эти редкие минуты «солдат Джейн» ненадолго превращалась просто в Евгению Игоревну — мягкую, симпатичную женщину, стойко переносящую свое горе. Эти чаепития, особенно те, что происходили по вечерам, создавали в зыбком круге света посреди дикой тайги какую-то очень интимную, теплую, почти домашнюю обстановку. Картину портил только проводник Пономарев со своей бесконечной и однообразной трескотней, сводившейся, по сути дела, всего к двум вещам: во-первых, к тому, какой он, Иван Пономарев, непревзойденный охотник и знаток здешних мест, а во-вторых, к тому, что приближаться к Каменному ручью нельзя ни под каким видом, если они не хотят, чтобы их постигла судьба первой экспедиции. Болтовня эта раздражала Глеба, тем более что не содержала в себе конкретной, объективной информации, поддающейся проверке. Однако высказываться на эту тему Слепой избегал, поскольку хорошо понимал: он в этой компании такой же посторонний и неприятный чужак, как и проводник, и терпят его, как и Пономарева, только в силу необходимости.
— Спасибо, Евгения Игоревна, — сказал он, принимая у Горобец горячую алюминиевую кружку.
«Солдат Джейн» с улыбкой кивнула ему и, перешагнув через разлегшегося у самого огня Вовчика, подала чай проводнику.
— Благодарствуй, дочка, — ответил тот и, обхватив кружку грязными костлявыми пятернями, принялся шумно дуть на кипяток. Борода его смешно топорщилась, мутные глазенки выпучились от старательности и поблескивали в свете костра, как кусочки слюды.
— Нет, ты все-таки скажи, дед, почему ты так этого Каменного ручья боишься? — снова пристал к проводнику Вовчик, прихлебывая обжигающий, пахнущий дымом и таежными травами напиток.
— Это кто тут дед? — немедленно вскинулся Пономарев. — Ишь, какой внучонок выискался! Сам бородищу отрастил, как у разбойника, а туда же — дед! Мне, чтоб ты знал, всего-то сорок восемь годочков. Какой я тебе дед?
— Сорок восемь? — изумился Вовчик. — Да, поработала жизнь… Слушай, поехали с нами в Москву! Мы тебя в клинику продадим, где алкоголиков лечат. Тобой там будут пациентов пугать: вот, мол, до чего водка доводит! Знаешь, какие бабки нам за тебя отвалят! Да и ты в накладе не останешься. Зарплату тебе будут в литрах начислять, девочек водить, какие подешевле… А, Ваня? Как тебе такой расклад?
