К вечеру стало окончательно ясно, что Горобец заблудилась. На образовавшемся тут же стихийном вече Глеб снова предложил вывести всех отсюда и благополучно доставить в поселок, и от него снова дружно, единогласно отмахнулись, хотя на лице Евгении Игоревны он заметил тень нерешительности. Похоже было, что она, помимо всего прочего, побаивается, двинувшись дальше, в один прекрасный день действительно увидеть брошенное посреди лагеря тело своего пропавшего супруга, пробитое навылет метким выстрелом из «драгуновки» и накрытое небрежно брошенной сверху потертой, облысевшей тигриной шкурой. «Витязь в тигровой шкуре, — подумал Глеб с совершенно неуместным юмором. — А что, версия получается очень складная. Этот самый Андрей Горобец — он кто? Правильно, зоолог. И не просто зоолог, а большой специалист по уссурийским тиграм, приехавший сюда специально для того, чтобы защитить их от вымирания. Вот приехал он сюда, посмотрел, каково его любимым полосатикам живется, да и съехал потихонечку с катушек — сам записался в тигры и вплотную занялся самозащитой. И действует он, между прочим, очень грамотно: сначала напускает страху, а потом мочит всех, кто не испугался. Вот это я понимаю борьба с браконьерством! Это вам, ребятки, не штраф в размере трех базовых величин…»
Они стали лагерем посреди чахлого осинника, росшего вдоль края болота. Местечко было — хуже не придумаешь: под боком камни, лишь слегка прикрытые прошлогодней листвой и мхом, вокруг непролазные заросли молодых деревьев, а метрах в пятидесяти от этой, с позволения сказать, стоянки — болото, которое, как вскоре выяснилось, при луне воняло ничуть не меньше, чем при ярком дневном свете. Но найти другое, более подходящее место им помешала сгущающаяся темнота, да и усталость сказала свое веское слово — все-таки это был их первый пеший переход за все время пути. Все вымотались до предела, а Горобец вообще только и сумела, что сказать: «Привал», после чего упала, где стояла, даже не сняв рюкзака.
С хворостом тут тоже были некоторые проблемы. Несколько лет, а может, и десятилетий назад здесь прошел лесной пожар, сметая все на своем пути. Старые деревья сгорели, а молодые еще не успели вырасти настолько, чтобы дать достаточное количество хвороста для приличного костра, рассчитанного на всю ночь. Глеб бродил по этим дебрям битый час, описывая все расширяющиеся круги, и собирал те жалкие крохи, которые ему удавалось найти. Остальные, за исключением Горобец, занимались тем же. Наконец им удалось развести более или менее приличный огонь, после чего в ход пошли срубленные на корню молодые деревца. Сырая осина шипела в огне, курясь паром, отчаянно дымя, стреляя на весь лес и распространяя горький запах, оставлявший на языке привкус хины.
Глеб волок к костру очередную охапку относительно сухих дров, когда дорогу ему вдруг преградил Вовчик. Это получилось именно вдруг, неожиданно: Глеб, хоть и заметил издалека темную фигуру стоявшего в зарослях человека, никак не ожидал, что тот шагнет ему наперерез.
— Поговорить надо, композитор, — сказал Вовчик. Прозвучало это вполне мирно, но Глебу не понравился требовательный, хозяйский жест, которым бородач положил ладонь на охапку дров в его руках. Таким ленивым, хозяйским жестом обычно берут человека за рукав, чтобы поинтересоваться: «Ты чего хочешь, козел? Рога чешутся?»
— Может, у костра потолкуем? — спросил Глеб как ни в чем не бывало.
— Если бы можно было у костра, я бы там с тобой и поговорил, — с непонятным раздражением буркнул Вовчик.
— Ага, — сказал Глеб. — Дело, стало быть, секретное. Надеюсь, не явка с повинной?
Как и ожидал Сиверов, бородач немедленно вскипел. Он вцепился в дрова обеими руками и сильно тряхнул.
— Ты, — с ненавистью выдохнул он Глебу в лицо, и Сиверов поморщился от его несвежего дыхания. — Ты… композитор! Ты чего, а? Ты чего делаешь?
Он все дергал несчастный хворост, тряс его, тормошил и раскачивал. Глебу это надоело, он разжал руки, и дрова с шумом упали Вовчику на ноги. Они были совсем легкие, но Вовчик, похоже, воспринял это как покушение на свое драгоценное здоровье и крепко, как клещ, вцепился в лацканы Глебовой куртки.
— Ты чего творишь, умник?! — сдавленным голосом осведомился он, снова принимаясь трясти и дергать. — Я тебе что говорил, а?
— Ты мне много чего говорил, — спокойно ответил Глеб, отцепляя от себя его руки. Вовчик попытался этому воспротивиться, но тут его поджидал сюрприз, и Глеб с удовольствием увидел на его бородатой физиономии выражение удивления и нерешительности. — Ты, Вовчик, всю дорогу рта не закрываешь, так разве я все твои слова упомню? Может, освежишь мою память?
— Ты дошутишься, — пообещал Вовчик. Как только Глеб выпустил его запястья, к нему вернулась былая уверенность в себе. — Я тебя предупреждал: не лезь к Горобец! Предупреждал?
— Что значит — не лезь? — поинтересовался Глеб. — Куда, собственно, мне запрещено лезть? А главное, скажи, будь так добр, по какому такому праву ты мне что-то запрещаешь?
Это была не самая разумная линия поведения, но Вовчик безумно ему надоел. Глеб с грустью подумал о том, как сильно меняется наше мнение о людях под влиянием обстоятельств. То есть меняется не столько мнение, сколько сами люди. Ведь такой симпатичный был мужик, общительный, компанейский… А как только жизнь чуточку прижала — все, готово дело, посыпался, потек… И чему их только учат в этой морской пехоте?
Кроме того, Сиверов не без оснований подозревал, что его реплики не имеют в данном случае никакого значения. Вовчик не собирался слушать — он намеревался вещать, наставлять на путь истинный и восстанавливать попранную, как ему казалось, справедливость. Восстанавливать силой, если в этом возникнет необходимость. И, похоже, он уже успел убедить себя в том, что такая необходимость существует. Глеб чувствовал, что конфликт было бы лучше всего замять, но он тоже устал как собака. И потом, забот у него хватало и без Вовчика. Поэтому он, помолчав секунду, добавил:
— Отцепись от меня, недоумок. Кто ты такой, чтобы командовать?
— А, ну да, — неприятным голосом сказал Вовчик, — конечно. Я и забыл, что ты у нас теперь из дураков в начальники выбился. Извини. Только помни, что я тебе еще в Москве сказал: здесь тайга, а из нее ведь можно и не вернуться. Думай, что делаешь, композитор. Думай, сволочь, к кому клинья подбиваешь!
— Так я и думал, — сказал Глеб. — Клинья… Возьми себя в руки, истеричка! Какие к дьяволу клинья? По-твоему, сейчас подходящее время и место, чтобы этим заниматься, из-за этого ссориться? Я-то помню, о чем ты мне говорил, куда мы идем и кого ищем. А вот ты, как я погляжу, был бы не прочь об этом забыть. Так что лучше угомонись и перестань корчить из себя рыцаря. Эта роль идет тебе как корове седло.
— Ну, сука, — процедил Вовчик и сразу же, без перехода, попытался ударить Глеба кулаком в лицо.
Очевидно, когда-то он занимался боксом, и удар у него получился почти профессиональный — быстрый, точный и очень сильный. Из-за этого у Глеба не осталось выбора, парировать нападение пришлось в той же манере — быстро, сильно и эффективно. Вовчик охнул и сложился пополам, прижимая к животу кисть правой руки, которая, как надеялся Глеб, пострадала не слишком серьезно. Сиверов немедленно взял себя в руки, разжал уже готовый обрушиться на челюсть противника кулак и несильно толкнул его в лоб открытой ладонью. Не разгибаясь, Вовчик с треском сел в густую заросль осинового молодняка.
