— Ты чего? — насмешливо спросил Тянитолкай. — В войну поиграть захотелось?
— А если граната? — вопросом на вопрос ответил Глеб. — А если не одна?
— Тоже верно, — рассудительно согласился тезка. — Оно, конечно, вряд ли, но кто его, идиота, знает… Давай-ка, Игоревна, приляжем от греха подальше.
Они улеглись и на всякий случай загородились рюкзаками от возможных осколков гипотетической гранаты. Укладываясь на перемешанный с колючей хвоей песок рядом с Горобец, Глеб подумал, что все это выглядит довольно-таки комично, но тут же решил, что лучше быть смешным, чем мертвым.
Убедившись, что все готовы, Сиверов повернулся на бок и резко дернул леску, заранее щурясь в ожидании грохота и дыма. Послышался звонкий щелчок, короткий свистящий шелест и почти сразу же — тупой деревянный стук.
— Пшик, — прокомментировал это непонятное событие Тянитолкай.
Глеб поднял голову и почти сразу увидел короткую стрелу с костяным наконечником, глубоко, вонзившуюся в ствол того самого сухого дерева, под которым они вчера похоронили Гришу. Тянитолкай тоже увидел стрелу.
— Виноват, — сказал он, — не пшик. Надо же, какая экономная сволочь! Карабина пожалел… Он начал вставать, но Глеб положил руку ему на плечо и с силой надавил.
— Лежи.
— Чего?
Вместо ответа Слепой изо всех сил дернул леску. Щелчки, неотличимо похожие на первый, слились в короткий треск, за которым последовал звук, похожий на барабанную дробь. Еще две стрелы вонзились в сухое дерево, одна глубоко вошла в оставленный Глебом рюкзак, а три или четыре торчали из песка, причем одна — в полуметре от головы Евгении Игоревны.
— Ну, скотобаза! — выругался Тянитолкай, тиская в ладонях карабин. — Ну, совсем с цепи сорвался, гад! Слушай, — обратился он к Глебу, — ты как догадался?..
— Ну, не напрасно же он нас сюда заманил, — поднимаясь на ноги и отряхивая приставший к коленям сырой после ночного дождя песок, ответил Глеб. — Однако эта игра, похоже, ему уже наскучила. Он пытается от нас избавиться одним махом, так что прошу всех соблюдать осторожность.
Вдвоем с Тянитолкаем они обследовали местность и через десять минут оказались владельцами целой коллекции примитивных самострелов, выполненных по образцу средневекового арбалета.
— Рукодельник, — ругался Тянитолкай, — изобретатель-рационализатор! Псих-псих, а котелок варит! Потом он замолчал, потому что они подошли к яме.
Яма была варварски разрыта. Часть земли ссыпалась обратно, остальное было как попало разбросано вокруг — чувствовалось, что копали в большой спешке, расшвыривая сырые комья во все стороны, сопя, пыхтя и, может быть, негромко рыча от нетерпения. Тут и там на песке виднелись следы крови. Извлеченное из могилы обезглавленное тело валялось поодаль, как отброшенная рукой капризного ребенка тряпичная кукла. Даже издали было видно, что оно разделано так же, как труп Пономарева: внутренности извлечены, с бедер срезано мясо. Впрочем, на сей раз мясо было срезано и со спины, и из-под лохмотьев разодранной куртки жутко белели обнаженные ребра.
— Да что же он делает, гад? — сдавленным голосом выговорил Тянитолкай.
Горобец сидела на земле, повернувшись к могиле спиной и спрятав лицо в ладони. Глеб ее за это не винил: начальник или не начальник, а прежде всего она была женщиной. Было бы странно, если бы она как ни в чем не бывало стояла над обезображенным трупом и хладнокровно распоряжалась: ты делай это, а ты — то…
— Ну что, — вздохнув, сказал Тянитолкай, — берем?
— Погоди, — остановил его Глеб, — сначала следы.
Следов было сколько угодно, но это были совсем не те следы, какие хотелось увидеть Сиверову. Влажный песок вокруг разрытой могилы был испещрен глубокими округлыми отпечатками, окаймленными по краям узкими темными отверстиями, похожими на следы, остающиеся после укола ножом.
— М-да, — сказал Сиверов и показал отпечатки Тянитолкаю. — Ну-ка, зоолог, ответь, что это такое?
Тянитолкай долго разглядывал отпечатки, мрачно жуя заросшую колючей щетиной губу. Потом достал папиросу, спички, закурил и рассеянно выбросил горелую спичку в могилу. Спичка ударилась о край ямы, подскочила и, дымясь, скатилась по рыхлому откосу почти до самого дна.
— Следы тигриные, — сказал Тянитолкай. — Только, судя по размеру, весит этот тигр тонны полторы, а то и больше. В природе таких не бывает.
— Раньше не было, а теперь есть, — сказал Глеб. — Дай-ка затянуться.
Тянитолкай мрачно усмехнулся, отлепил от нижней губы папиросу и протянул ее Глебу мундштуком вперед. Слепой сделал глубокую, на все легкие, затяжку, вернул папиросу тезке и поймал на себе внимательный, изучающий взгляд Евгении Игоревны Горобец.
* * *
Раскаленный добела, слепящий шарик солнца еще не добрался до середины своего дневного пути, а над крышами уже повисло дрожащее знойное марево. Перспектива запруженной транспортом улицы терялась в сизой дымке выхлопных газов; на пыльных крышах и стеклах автомобилей неподвижно, как приклеенные, горели злые солнечные блики. На них было больно смотреть, и Федор Филиппович с недовольным вздохом извлек из кармана и нацепил на переносицу старомодные темные очки в широкой пластмассовой оправе. Мир немедленно окрасился в отвратительный болотно-зеленый цвет, но глазам стало полегче. «Как там Глеб? — подумал генерал Потапчук. — Что у них там с погодой?»
Собственно, он знал, как обстоят дела с погодой в тех краях, где вот уже почти три недели странствовал Слепой. В данный момент, если верить сводкам синоптиков, над Уссурийским краем нависло крыло юго-восточного циклона. Сейчас там, наверное, пасмурно и, возможно, моросит дождь. Федор Филиппович попытался представить себе все это: тайгу, дождь, отсыревшую одежду и обувь, тяжелый рюкзак за плечами, карабин на груди, ночлег в палатке, где воняет чужими портянками, — и ему стало грустно. Раньше подобные мелочи его нисколько не смущали и даже казались одним из неотъемлемых атрибутов настоящей жизни. Сейчас перспектива хотя бы две ночи подряд ночевать на сырой земле не вызывала у генерала ничего, кроме тоскливого раздражения, и он снова, в который уже раз, подумал, что понемногу становится старым бирюком. А вообще-то, если разобраться, все было правильно. Ну какой, спрашивается, толк может быть от пожилого генерала там, в этом чертовом лесу?
В салоне «Волги» было жарко, как в раскаленной духовке, пахло синтетической обивкой сидений, горячей пластмассой, бензином, пылью и выхлопными тазами. Федор Филиппович принялся раздраженно крутить ручку, опуская стекло. Водитель покосился на него с неодобрением, но промолчал: видя, в каком раздражении пребывает начальство, он не хотел по собственной инициативе брать на себя незавидную роль громоотвода. Впрочем, опустив стекло до половины, Федор Филиппович тут же поднял его снова: с открытым окном было еще хуже. «Поделом тебе, старому упрямому ослу, — сердито подумал он. — Все кругом ездят на импортных лимузинах с кондиционерами — зимой не холодно, летом не жарко, — один генерал Потапчук, видите ли, считает это непозволительной роскошью. Его заслуги перед Россией, по его мнению, не так велики, чтобы раскатывать в лимузинах… Можно подумать, России есть дело до заслуг генерала Потапчука! Уйдет он на пенсию или околеет прямо у себя в кабинете от обширного инфаркта — Россия и не заметит.
