Ирка кинулась вперед, гонясь за вьющимся перед ней запахом. Дверь возникла внезапно, точно выскочила навстречу. Ирка остановилась, изо всех сил стараясь совладать со срывающимся дыханием, взялась за ручку и медленно, осторожно начала открывать…
Ряд кранов тянулся вдоль широкого, во всю стену зеркала, а на ярко-белом кафельном полу застыла девушка. Ирка узнала ее сразу – такая же худенькая и легкая, те же тонкие руки, простертые, точно она хотела положить их кому-то на плечи… Это была девушка с эскиза – только живая!
Играл румянец на ее бледных щеках, невидимый ветер шевелил подол легкого летнего платья и короткие русые кудряшки. И тянулась она не в пустоту, она протягивала руки своему молодому мужу. А он шагнул ей навстречу со счастливой улыбкой, и принял ее в объятия, и прижал к себе, шепча:
– Ты пришла! Теперь мы всегда будем вместе!
– Вместе… – повторила она и, не отнимая курчавой головы от его груди, прошептала:
Пытае у баранця,
Круторога вивця,
Чи дашь мэни, баранчику,
Зеленого синця?
– Я не понимаю тебя… – поглаживая ее по волосам, откликнулся он. – Но я дам тебе все, что захочешь!
Девушка с эскиза распахнула темную, как провал в пустоту, пасть – и у доверчиво подставленного человеческого горла блеснули клыки.
И тогда сверху на них что-то рухнуло. Парень почувствовал, как неведомая сила приподнимает его в воздух… Его собственная перекошенная физиономия ринулась ему навстречу, и он всем телом шарахнулся о здоровенное зеркало… и сшибая кран, рухнул поперек белой чаши рукомойника. Струя воды ударила в потолок.
Между кафельных стен заметался визг, пронзительный, как стальная спица, воткнутая в уши.
Ирка почувствовала, что по шее у нее течет теплое. Она плечом вытерла сочащуюся из уха кровь и, не отрывая глаз от тонкого девичьего личика с точно приклеенной к губам мечтательной улыбкой, процедила:
Не знаешь ты, круторижка,
Глупая вивця,
Чи ты выйдешь, чи не выйдешь,
З полонинки жива.
Хрупкую фигурку девушки жутко перекосило. Хребет выгнулся горбом, точно у гиены, кудряшки встали вокруг головы торчком, как иглы, она протянула тонкие руки и, распахнув пасть-пещеру, прыгнула на Ирку. Девчоночья рука, вместо маникюра оснащенная здоровенными черно-стальными когтями, ударила ей навстречу… Противницу швырнуло об стену. Четыре глубокие темные борозды пропахали нежное личико. Но ни одной капли крови не выступило – только сыпалась какая-то дрянь, похожая на мелкую сухую пыль. Ирка рванулась вперед, добивать, пока не встала…
– Не трогай ее! Не смей, это моя жена! – И свалившийся с умывальника парень повис у Ирки на плечах.
Не глядя, Ирка ударила локтем, послышался сдавленный хрип, парня снесло, крепко приложив об кафель головой.
В груди Ирки вспыхнула дикая боль, казалось, она слышит, как трутся друг о друга ее собственные ребра! Тонкие руки противницы стиснули Иркины плечи, будто стальные обручи, и принялись давить, давить, давить… В лицо уставились неподвижные, как у куклы, немигающие глаза, скалились острые клыки и метался между ними черный язык.
– А-х-хр! – захрипела Ирка, пытаясь поднять руку. Страшная боль затопила тело… Черные Иркины когти с глухим чвяканьем вошли противнице в бок. Тварь продолжала стискивать Иркины плечи, словно не чувствуя, как Иркина рука уже шарит прямо внутри нее! Перед глазами у Ирки помутилось, в голове вспыхнул лютый черный огонь…
Ее пальцы стукнулись во что-то плотное, гладкое… И когти ведьмы-оборотня плотно сомкнулись.
– А-ах! – Ирка рванула… Ухватив за ребро, оторвала противницу от себя, развернулась на пятке… Пойманная тварь зависла в воздухе, как растопырившаяся лягушка… Со всего маха Ирка шарахнула ее физиономией об уцелевший умывальник. Фаянс раскололся, обнажив срез никелированной трубы. Ирка вскинула свою противницу над головой и швырнула ее прямо на поблескивающее острие.
Грудная клетка хрупнула, как пробитый ножом картон… тонкое летнее платьице лопнуло на спине – и конец трубы вышел наружу! Острый обломок торчал из спины существа, но крови не было снова – над обтянутой легкой тканью платьица спиной лишь клубилось едва заметное облачко черной пыли. Проткнутое насквозь создание корчилось, как полураздавленный червяк.
Ирка рванула на спине твари летнее платьице. Затрещала ткань… И в руке у Ирки остался… разодранный надвое офисный жакетик. Со свисающим с лацкана пропуском.
Спины у существа не было. Совсем. Ни кожи, ни… Ничего. Прошивший ее обломок трубы торчал из аккуратной дыры от плеч до поясницы – точно у одностороннего, только с передней частью, манекена. Внутри дыры виднелся желтый столб позвоночника и такие же желтые полукружья ребер. Веревками обвисли ссохшиеся, точно мумифицированные, внутренности, болтались черные сморщенные мешки легких, и в такт каждому движению стонущей твари взмывалось легкое облачко черного праха.
Короткие русые кудри исчезли – вдоль щек пытающегося приподняться существа упали длинные, гладкие, как шелк, пряди цвета каштана. На полу, оскальзываясь ладонями в прибывающей воде, ворочалась Маричка.
– Это не моя жена, – выдохнул несчастный парень, поднимаясь с пола.
– Кретин! – заорала Ирка. Сердце все еще неистово колотилось в груди, воздуха не хватало, а вдохнуть не получалось – в груди полыхала боль. А все этот, если б он под руку не лез, если б она не боялась его пришибить… – Твоя жена умерла, придурок! Это навка! Навка! – выкрикнула Ирка, потрясая перед носом парня разодранным пиджаком. – У кого еще тело сзади «отворенное»!
– Навка… Это… вроде мавки? Как у Леси Украинки? – неожиданно блеснул познаниями парень.
– Нет, это вроде заманить и сожрать! – рыкнула Ирка. – Они всегда на таких, как ты, охотятся!
Парень поглядел в «отвор» на спине Марички… Его согнуло пополам и стошнило в прибывающую воду.
– А ты, что ли, мой ангел-хранитель? Как в кино? – вытирая рот ладонью, пробормотал он и озадаченно поглядел на Иркины когти.
– У него обеденный перерыв, просил меня пока присмотреть, – пряча когтистые руки за спину, буркнула Ирка. – Хотя как хочешь, конечно… – Ирка тяжело привалилась к стене. Галогенные лампы медленно кружили у нее перед глазами. – Ты там орал в банке, что твоя жизнь тебе не нужна. Так что могу оставить вас наедине. – Она ткнула пальцем в дергающуюся, как пришпиленная булавкой гусеница, Маричку. – От их клыков, говорят, очень приятно умирать. Так нежно… Так сладко…
Парень невольно попятился.
– Нет? Тогда приводи себя в чувство! Твоей жене бы не понравилось, как ты тут сам себя приканчиваешь. И, кстати, пафосный памятник ей триста лет не нужен! – Ирка махнула рукой. – Все, вали отсюда, и побыстрей, пока никто охрану не известил!
Парень покорно кивнул и пошел к выходу. У самой двери он остановился и вдруг совсем трезвым, ясным голосом спросил:
