Но прошло совсем немного времени — и Рочестеру стало известно, что «вкусить неземного блаженства» в объятиях мисс Барри может любой житель Лондона при деньгах. И пусть, как было сказано после ее участия в постановке драматурга и актера Колли Киббера, «в искусстве вызывать сострадание ей на театральных подмостках нет и не может быть равных», даром сочувствия ближнему актриса была обделена. Тогдашняя сцена не могла считаться цитаделью добродетели, но изо всех актрис своего времени как раз мисс Барри прославилась сочетанием предельной распущенности и чуть ли не ледяного холода. Возник и не остался незамеченным странный контраст: с одной стороны, выходя на сцену и декламируя строки Отуэя, актриса заставляла театральную публику рыдать и сочетала в себе «спокойную властность и возвышенное достоинство, ее мимика и пластика были безупречно величественны, голос — полный, чистый и сильный — безукоризненно брал трагические октавы страсти; а когда отчаяние или нежность охватывали» изображаемую героиню, «соскальзывал и срывался с поразительным сценическим эффектом»; а с другой, это была «оказывающая платные любовные услуги женщина», о которой врач и писатель Томас Браун говорил: «Проведешь с нею в постели всю ночь, а наутро она тебя знать не знает, если, конечно, у тебя не найдется еще пяти фунтов». Подобные обвинения преследовали ее на протяжении всей жизни — и даже через много лет после смерти Рочестера о ней сочиняли такие срамные стихи:
Блядь Бетти Барри каждой твари
Дает в своем репертуаре…
На сцене чудо эта блядь —
Ей тридцати восьми не дать, —
И, хоть навроде не жидовка,
Собой отменная торговка.
Проследить этапы любви Рочестера достаточно просто. Вот письмо, напечатанное «капитаном» Смитом (вместе с ответом мисс Барри), пусть и не включенное в «Собрание писем Рочестера», подготовленное Чарлзом Гилдоном, но, судя по всему, подлинное. Здесь Рочестер предстает пылко влюбленным и потому не брезгующим традиционной для писем такого рода риторикой:
Поскольку я лишен возможности видеть Вас (что для меня невыносимее самой сладкой смерти) и не могу жить, не лицезрел Вашей красоты, жду от Вас указаний о том, как бы мне вновь вкусить блаженства в Вашем обществе, а ежели мне будет в этом отказано, Вы тем самым вонзите кинжал в мое и без того кровоточащее сердце.
Ответ мисс Барри краток и деловит:
Сэр, завтра граф П[ембрук] уезжает из Лондона, и в десять утра я буду к Вашим услугам на пьяцце Ковент-Гардена; а до тех пор прощайте, мой дорогой, мой самый дорогой Рочестер.
Барри.
В письмах, опубликованных Гилдоном, смена тона очевидна. Мы находимся на этапе любовного обладания. Страсть доминирует, но уже не безраздельно; слышатся нотки нежности; постепенно нарастает ревность, в конце концов оборачивающаяся чуть ли не ненавистью.
Сначала слышишь, как Рочестер с шутливой серьезностью (называя себя при этом самым диким и фантастическим чудаком на всем белом свете) призывает подругу вспомнить
миг Страшного суда, когда мы открыли друг другу сердца и по твоему призыву поклялись говорить святую правду, и произошло это только вчера, потому что вчерашним я вечно буду называть день, когда я видел тебя в последний раз, ибо все, случившееся между минувшей нашей встречей и предстоящей, не имеет ко мне никакого отношения, а если и имеет, то лишь как затяжной приступ полуобморочной тошноты, исключающий саму возможность счастья и радости. Тут моего внимания домогается один несносный болван, мешая мне закончить письмо, — разрази его сифилис; его — и любого или любую, кто не дает мне возможности думать о тебе; но вечером я тебя увижу—и стану счастлив, вопреки всем болванам вселенной.
Насмешливая библейская аллюзия, которой открывается эта цитата, более чем характерна для стиля Рочестера. Одно из писем Сэвилу он закончил словами: «Libera nos a malo
[57]
— Ибо Твое есть Царствие Мое, Сила и Слава, ныне и присно», тогда как при другой оказии он переделал религиозное стихотворение Фрэнсиса Кварля «Зачем в тени возлюбленный Твой лик?», заменив Господа Бога в качестве подразумеваемого метафизического собеседника на земную возлюбленную:
Сияй мне солнцем, тень простри крылом!
Взгляни, я слеп, я нем, я жалкий гном!
Ты жизнь моя, ты мир, ты окоем!
Весьма вероятно, что эта несколько кощунственная пародия и только что процитированное письмо принадлежат к одной и той же поре и имеют общего адресата — женщину, которая за пять фунтов ложится с каждым.
До нас дошли тридцать четыре недатированных письма Рочестера к мисс Барри — дошли в напечатанном виде; рукописный оригинал не уцелел. Их отношения скорее всего завязались в 1674 году и наверняка прервались в 1678-м, вскоре после рождения ребенка. Порядок писем, принятый в публикации, вроде бы никак не связан с их возможной датировкой, и мне кажется оправданным несколько перетасовать их с тем, чтобы у нас на глазах промелькнула нить, ведущая от нежной шутливости первого письма к неприкрытой грубости последнего. Вот, например, письмо, вне всякого сомнения, принадлежащее к раннему периоду:
Мадам, в моей жизни больше нет ни минуты, которая не обернулась бы для меня лишним доказательством того, как я Вас люблю; отсутствие или недостаток удовольствия от дел, с Вами никак не связанных; приятное, пусть и неоднозначное, волнение, охватывающее меня всякий раз, стоит мне о Вас подумать или хотя бы мимолетно вспомнить; и, наконец, вечное беспокойство, в котором я пребываю от Вас вдали, — все это в достаточной мере убеждает меня в том, что я воздаю Вам должное, любя Вас так, как не была доселе любима ни одна женщина на земле.
Это не похоже на письмо любовника, обуреваемого первой слепой страстью; скорее уж на письмо нежного и любящего мужа: он стал смиреннее и вместе с тем проще, его сердце больше не «обливается кровью», ее ответы не означают для него смертного приговора (или отмены такового), да и сама она уже не является «жизнью и счастьем [его] души», — когда слились воедино тела, дальнейший разговор о душе становится излишним. Зато теперь возлюбленная именуется «дражайшей изо всех, кто был дражайшей мне» и «царицей наслаждений». Отныне он пишет без символов и аллегорий, открытым текстом: «Никто никогда не заменит мне тебя в полной мере».
Читая эти письма, вслушиваясь в этот монолог, поневоле переносишься в старый дом в Сент-Джеймсе, где квартировал Рочестер, где подолгу сиживал, поверх безмолвия внимая призрачным голосам, где улучшал, оттачивал, облагораживал нежностью и насмешкой, где оклеветывал клеветой влюбленного и вызывал на ссору предмет своей любви. Поначалу в этих ссорах не было горечи, да и сколько-нибудь реального содержания тоже; милые бранятся — только тешатся. В первое время сцены притворной ревности устраивала она, понуждая его к шутливым протестам: «А что касается мисс Как-Ее-Там, то зря ты расстраиваешься по ее поводу: я ее, как и ты сама, знать не знаю. Так что, милая моя чертовка, до скорого!»; «Вчера я зашел единственно затем, чтобы заверить тебя: я не ужинал в женском обществе». Порой эти самооправдания звучали довольно сердито:
