Кларисса смеется. Появляются Кэтрин и Амелия, и мы прекращаем разговор о мировой анархии посредством искусства и начинаем восхищаться вечерними платьями друг друга.
(20:50)
ГЕНРИ: Дом полон родных и близких, некоторых из них я не видел после операции. Ли Джейкобс, арт-дилер Клэр, тактична и приветлива, но мне трудно выдержать жалость в ее глазах. Селия удивляет меня тем, что подходит прямо ко мне и протягивает руку. Я ее пожимаю.
– Мне жаль видеть тебя таким, – говорит она.
– Ну зато ты выглядишь потрясающе, – отвечаю я. И не вру. Волосы забраны очень высоко, и она одета во что-то блестящее, синее.
– Угу,– говорит Селия своим коронным сладким голосом. – Мне больше нравилось, когда ты был плохим и я могла просто ненавидеть твою тощую белую задницу.
– А, старые добрые времена, – смеюсь я. Она копается в сумочке.
– Я нашла это давным-давно в вещах Ингрид. Думала, Клэр это заинтересует.
Селия дает мне фотографию. На ней я году, наверное, в 1990. Волосы длинные, я смеюсь, стоя без рубашки на Оук-стрит-бич. Фотография классная. Не помню, когда Ингрид сделала этот снимок, но, в конце концов, было столько моментов, связанных с Ингрид, которые сейчас и не упомнить.
– Да, думаю, ей это очень понравится. Memento mori
[105]
.— Я отдаю ей фотографию.
– Ты не умер, Генри Детамбль, – зло смотрит на меня Селия.
– Я не так далек от этого, Селия.
– Ну,– смеется Селия,– если попадешь в ад раньше меня, займи мне место рядом с Ингрид.
Она резко поворачивается и идет искать Клэр.
(21:45)
КЛЭР: Дети набегались и объелись, и теперь они сонные и больные. Прохожу в коридоре мимо Колина Кендрика и спрашиваю, не хочет ли он вздремнуть; он очень важно отвечает, что хочет остаться со взрослыми. Я тронута его вежливостью и юной красотой, его застенчивостью в разговоре со мной, хотя он знает меня всю жизнь. Альба и Надя Кендрик не так сдержанны.
– Ма-а-ам, – блеет Альба, – ты же сказала, что мы можем остаться!
– Конечно, но разве вы не хотите ненадолго прилечь? Прямо перед полночью я разбужу вас.
– Не-е-ет.
Кендрик слушает этот диалог, я пожимаю плечами, а он смеется.
– Упорная парочка. Хорошо, девчонки, давайте вы пока тихонько поиграете в комнате Альбы.
Они уходят, ворча. Мы знаем, что через несколько минут они будут счастливо играть.
– Рад увидеть вас, Клэр, – говорит Кендрик, когда подходит Алисия.
– Привет, Клэр. Посмотри-ка на папу. Смотрю по направлению взгляда Алисии и вижу, что наш отец флиртует с Изабель.
– Кто это?
– О господи, – смеюсь я. – Это Изабель Берк. Начинаю описывать сексуальные наклонности Изабель. Мы так смеемся, что почти дышать не можем.
– Ну, здорово. О, прекращаем,– говорит Алисия.
К нам подходит Ричард, привлеченный нашей истерикой:
– Что такого смешного, bella donnas
[106]
?
Мы трясем головами, продолжая хихикать.
– Они издеваются над тем, как заигрывает их отец, – говорит Кендрик.
Ричард кивает, смущенный, и спрашивает Алисию о расписании ее весенних концертов. Они удаляются по направлению к кухне, болтая о Бухаресте и Бартоке. Кендрик по-прежнему стоит около меня, хочет сказать что-то, чего я не хочу слышать. Я говорю, что мне нужно идти, и он берет меня за руку.
– Подождите, Клэр… Мне жаль,– говорит он.
– Все в порядке, Дэвид.
Секунду мы смотрим друг на друга. Кендрик качает головой и шарит по карманам в поисках сигарет.
– Если когда-нибудь захотите прийти в лабораторию, я бы показал, что делаю для Альбы…
Я оглядываюсь, ищу Генри. В гостиной Гомес показывает Шерон, как танцевать румбу. Кажется, все веселятся от души, но Генри нигде не видно. Я не видела его уже по меньшей мере сорок пять минут и чувствую сильное желание его найти, убедиться, что он в порядке, убедиться, что он здесь.
– Простите, – говорю я Кендрику, который смотрит так, как будто хочет продолжить разговор. – В другой раз. Когда будет потише.
Он кивает. Появляется Нэнси Кендрик с Колином на буксире, и разговор становится невозможным. Они пускаются в шумное обсуждение хоккея на льду, а я исчезаю.
(21:48)
ГЕНРИ: В доме стало слишком жарко, и мне нужно остыть, поэтому я сижу на закрытом переднем крыльце. Слышу, как в гостиной разговаривают люди. Падает плотный быстрый снег, прикрывая все машины и кусты, смягчая их резкие углы и заглушая шум движения. Прекрасная ночь. Открываю дверь между крыльцом и гостиной.
– Эй, Гомес.
– Да? – спрашивает он, подбегая и высовывая голову из-за двери.
– Пойдем наружу.
– Да тут чертовски холодно.
– Пойдем, старый больной глава городского совета.
Что-то в моем голосе заставляет его послушаться.
– Хорошо, хорошо. Секунду.
Он исчезает и через несколько минут возвращается в пальто, приносит и мое. Когда я просовываю в него руки, он предлагает мне фляжку.
– О нет, спасибо.
– Водка. Волосы на груди дыбом встанут.
– С успокоительным не пойдет.
– А, да. Быстро мы забываем.
Гомес провозит меня через гостиную. У верхней ступеньки он вынимает меня из кресла, и я еду у него на спине, как ребенок, как обезьянка, мы выходим за дверь, на улицу. Холодный воздух напоминает скелет. Чувствую запах алкоголя в дыхании Гомеса. Где-то там, за натриевыми парами Чикаго, сияют звезды.
– Товарищ.
– А?
– Спасибо за все. Ты был лучшим…
Не могу видеть его лицо, но все равно понимаю, что Гомес застыл под всеми слоями одежды.
– О чем это ты?
– Моя старуха уже точит косу, Гомес. Время вышло. Игра окончена.
– Когда?
– Скоро.
– Как скоро?
– Не знаю, – вру я. «Очень, очень скоро». – В любом случае, я просто хотел сказать… я знаю, что иногда я был настоящим мерзавцем. – (Гомес смеется.) – Но это было здорово. – (Я останавливаюсь, еле сдерживаясь от слез.) – Это было действительно здорово.
Мы стоим, невразумительные американские особи мужского пола, дыхание замерзает перед нами крошечными облачками, возможные слова остались непроизнесенными, и наконец я говорю:
