– Двадцать пять?
Я смотрю на седые волосы Генри, на морщины вокруг глаз. Ему около сорока, может, больше.
– Двадцать пять, – твердо говорит он. Где-то далеко это правда.
– Клэр рассказывала, что вы собираетесь пожениться,– говорит бабушка Генри.
– Да, – улыбается мне Генри, – мы собираемся пожениться. Через несколько лет, когда Клэр закончит учиться.
– В мое время джентльмены приходили к обеду и знакомились с семьей.
– У нас ситуация… необычная. Шанса не выпадало.
– Интересно, почему. Если ты можешь прыгать с моей внучкой по лугам, то, конечно, можешь и в дом прийти, чтобы ее родители на тебя посмотрели.
– Я был бы счастлив, – говорит Генри, вставая, – но, боюсь, сейчас мне некогда, на поезд опаздываю.
– Минутку, молодой человек,– начинает бабушка, но Генри говорит:
– До свидания, миссис Миагрэм. Был очень рад наконец-то с вами познакомиться. Клэр, извини, мне пора…
Я протягиваю к нему руку, но тут раздается свист, Генри как будто затягивает в вакуум, и он исчезает. Я поворачиваюсь к бабушке. Она сидит на камне, руки вытянуты вперед, на лице выражение полнейшего недоумения.
– Что произошло? – спрашивает она.
Я начинаю объяснять. Когда я заканчиваю, она сидит, опустив голову, сжимая и разжимая сведенные артритом пальцы. Наконец поднимает голову и поворачивается ко мне.
– Но, Клэр, наверное, он дьявол.
Она произносит это абсолютно спокойно, таким голосом, словно сообщает, что у меня пальто криво застегнуто или что пора обедать.
Что ответить?
– Я думала об этом,– отвечаю я. Беру ее руки в свои, чтобы она перестала растирать их докрасна. – Но Генри хороший. Я чувствую, что он не дьявол.
– Ты говоришь так, как будто встречала десяток дьяволов, – смеется бабушка.
– Ты разве не думаешь, что настоящий дьявол был бы… ну, такой дьявольский?
– Я думаю, что если бы он захотел, то был бы славный, как ягненок.
Я тщательно подбираю слова.
– Однажды Генри сказал, что, по мнению его врача, он – новый тип человека. Знаешь, вроде следующего шага в эволюции.
– Это так же плохо, как и быть дьяволом, – качает головой бабушка. – Боже, Клэр, ну почему ты решила выйти замуж за такого человека? Подумай о детях, которые родятся у тебя! Прыгать в следующую неделю и возвращаться до завтрака!
– Но это будет так интересно, – смеюсь я. – Как Мэри Поппинс или Питер Пэн.
Она немного сжимает мои пальцы.
– Задумайся на минутку, дорогая: в сказках только дети наслаждаются приключениями. А их матери сидят дома и ждут, когда дети вернутся домой.
Я смотрю на смятую груду одежды на земле, там, где был Генри. Поднимаю и аккуратно сворачиваю.
– Я сейчас, – говорю я бабушке, нахожу коробку и кладу в нее одежду Генри. – Пойдем домой. Уже скоро обед.
Я помогаю ей подняться с камня. Ветер воет в траве, и мы сгибаемся под ним, когда идем к дому. Когда мы доходим до пригорка, я поворачиваюсь и смотрю на поляну. Пусто.
Через несколько дней я сижу с бабушкой и читаю ей «Миссис Дэллоуэй»
[41]
. Вечер. Я поднимаю глаза: кажется, бабушка спит. Перестаю читать и закрываю книгу. Бабушка открывает глаза.
– Привет, – говорю я.
– Ты по нему скучаешь? – спрашивает она.
– Каждый день. Каждую минуту.
– Каждую минуту, – повторяет она. – Да. Вот так вот, да? – Она отворачивается на бок и зарывается лицом в подушку.
– Спокойной ночи,– говорю я, выключая свет.
Стою в темноте, глядя на лежащую в постели бабушку, и меня заполняет что-то вроде жалости к себе, словно меня обидели. Вот так вот, да? Да.
СЪЕШЬ САМ, ИЛИ СЪЕДЯТ ТЕБЯ
30 НОЯБРЯ 1991 ГОДА, СУББОТА
(ГЕНРИ 28, КЛЭР 20)
ГЕНРИ: Клэр пригласила меня на ужин к себе в комнату. Еще ожидаются Кларисса, соседка Клэр по комнате, и Гомес, друг Клариссы. Без минуты семь по центральному поясному времени я стою в своем лучшем костюме в вестибюле дома Клэр, палец жмет на звонок, в другой руке нежные желтые фрезии и австралийское «Каберне», сердце выпрыгивает из груди. Раньше я у Клэр не был и с ее друзьями тоже не встречался. Я понятия не имею, чего ожидать.
Звонок разрешает тишину жутким хрипом, и я открываю дверь.
– Сюда, наверх! – раздается глубокий мужской голос.
Я иду четыре пролета вверх. Владелец голоса – высокий блондин с безукоризненной прической, с сигаретой и в футболке с надписью «Солидарность». Лицо знакомое, но я не припоминаю. Для человека по имени Гомес он выглядит слишком… по-польски.
Позже я узнаю, что настоящее его имя – Ян Гомолинский.
– Привет, книжный мальчик! – орет Гомес.
– Привет, товарищ, – отвечаю я и вручаю ему цветы и вино.
Мы смотрит друг другу в глаза, доходим до détente
[42]
, и изящным жестом Гомес приглашает меня в квартиру.
Это одна из чудесных, бесконечно длинных, как вагон, квартир из двадцатых годов – узкий коридор с комнатами, которые крепятся к нему как шальные мысли. Здесь две эстетики – приземленная и викторианская. Они царят на фоне старинного вышитого кресла с тяжелыми выгнутыми ножками, стоящего под «бархатным Элвисом». Я слышу, как в конце коридора играет «I Got It Bad and That Ain't Good» Дюка Эллингтона. Гомес ведет меня в том направлении.
Клэр и Кларисса в кухне.
– Мои котята, я принес вам новую игрушку,– тянет Гомес. – Он откликается на имя Генри, но вы можете называть его книжным мальчиком.
Я взглядом встречаюсь с Клэр. Она пожимает плечами и тянется ко мне поцеловаться. Я быстро целую ее и поворачиваюсь пожать руку Клариссе, невысокой и приятно округлой, в завитках, с длинными черными волосами. У нее такое лицо, что мне сразу хочется что-то ей рассказать, просто чтобы увидеть ее реакцию. Этакая маленькая филиппинская Мадонна. Сладким голоском невинной девочки она говорит:
– Боже, Гомес, заткнись, сделай милость. Привет, Генри. Я Кларисса Бонавант. Пожалуйста, не обращай внимания на Гомеса, я просто держу его здесь вместо грузчика.
– И для секса. Не забывай о сексе, – напоминает ей Гомес. Он смотрит на меня: – Пива?
– Конечно.
Он ныряет в холодильник и вручает мне бутылку «Блац». Я откручиваю крышку и делаю большой глоток. Кухня выглядит так, будто в ней взорвалась кастрюля с тестом. Клэр видит мое удивление. Я внезапно вспоминаю, что она не умеет готовить.
