Дохожу туда, все тихо и неподвижно. Прохожу через середину холла, пытаясь точно припомнить, где я стоял, и сажусь около гардероба, слева от входа. В голове шумит, гудят кондиционеры, свистят проносящиеся по Лейк-Шор-драйв автомобили. Съедаю десять печений одно за другим, медленно пережевывая, аккуратно отделяя каждый слой, языком стаскивая с передних зубов начинку, заставляю шоколадные половинки таять во рту, чтобы растянуть вкус. Я понятия не имею, сколько сейчас времени и сколько мне нужно ждать. Я уже почти протрезвел и сижу настороженный. Время проходит, ничего не меняется. И наконец я слышу тихий удар и вскрик. Тишина. Жду. Тихо встаю и крадусь в холл, медленно прохожу по освещенным кусочкам мраморного пола. Останавливаюсь в середине дверного проема и тихо зову:
– Генри.
Ничего. Хороший мальчик, осторожный и тихий. Я снова пытаюсь:
– Все в порядке, Генри. Я твой экскурсовод, я здесь затем, чтобы все тебе показать. Это специальная экскурсия. Не бойся, Генри.
Я слышу настороженный, очень-очень тихий звук.
– Я принес тебе футболку, Генри. Чтобы ты не замерз, пока мы будем смотреть экспонаты.
Я вижу его, он стоит на границы света и темноты.
– Вот, держи.
Бросаю ему футболку, и она исчезает, а потом он выходит на свет. Футболка достает до колен. Мне пять лет, черные взлохмаченные волосы, бледное лицо в свете луны, карие, почти славянского типа глаза, взгляд колючий, но по-мальчишески веселый. В пять лет я счастливый, нормальный ребенок в руках заботливых родителей. Как все изменилось с тех пор.
Медленно иду к нему, наклоняюсь и тихо говорю:
– Привет. Я рад видеть тебя, Генри. Спасибо за то, что пришел сегодня.
– Где я? И кто вы такой? – У него тихий и высокий голосок, который тихим эхом отражается от холодных каменных стен.
– Ты в Полевом музее. Меня послали сюда, чтобы я показал тебе те вещи, которые днем не видно. Меня тоже зовут Генри. Разве не смешно?
Он кивает.
– Хочешь печенье? Я всегда ем печенье, когда хожу по музеям. Так лучше все чувствуется.
Протягиваю ему пакетик. Он колеблется, неуверенный, а можно ли это делать; он голоден, но не уверен, сколько он может взять, чтобы не показаться плохо воспитанным.
– Возьми сколько хочешь. Я уже десять штук съел, так что догоняй. – Он берет три штуки. – Ты хотел бы посмотреть что-нибудь в самую первую очередь? – Он качает головой. – Давай сделаем так: пойдем на третий этаж, где они держат вещи, которые никому не показывают. Хорошо?
– Хорошо.
Мы идем вверх по темной лестнице. Он не может идти быстро, и я притормаживаю, чтобы он не отставал.
– А где мама?
– Она дома, спит. Это особая экскурсия, специально для тебя, ведь у тебя сегодня день рождения. К тому же взрослые такого не делают.
– А вы разве не взрослый?
– А я неправильный взрослый. У меня работа такая – приключения. Поэтому, само собой, когда я узнал, что ты хочешь обязательно вернуться в Полевой музей, я не мог упустить возможность провести тебя по нему.
– Но как я сюда попал? – Он останавливается на верху пролета и с полным недоумением в глазах смотрит на меня.
– Ну, это секрет. Если я тебе расскажу, тебе придется поклясться, что никому не расскажешь.
– Почему?
– Потому что тебе никто не поверит. Ты можешь рассказать маме или Кимми, если хочешь, но больше никому. Договорились?
– Договорились…
Я опускаюсь перед ним на колени, перед своим невинным «я», и смотрю ему в глаза:
– Клянешься никому не говорить?
– Угу.
– Ну, хорошо. В общем, ты переместился во времени. Ты был в своей спальне, и вдруг – бах! – ты здесь, и у нас полно времени, чтобы все посмотреть, прежде чем тебе придется идти домой.
Он молчит, озадаченный.
– Понимаешь?
– Но… почему?
– Ну, я еще и сам не знаю. Но когда узнаю, сразу расскажу тебе. А пока пойдем. Печенье хочешь?
Он берет одну штуку, и мы медленно идем по коридору.
Я решаю попробовать:
– Давай сюда зайдем.
Просовываю закладку в щель двери с цифрой «306» на табличке и открываю ее. Включаю свет, и мы видим наваленные на полу камни размером с тыкву, целые и половинки, неровные снаружи и проткнутые железными прутами изнутри.
– Ух ты, Генри, посмотри: метеориты.
– Что такое метеориты?
– Камни, которые падают из космоса.
Он смотрит на меня так, как будто я сам из космоса.
– В другую комнату пойдем? Он кивает.
Закрываю комнату с метеоритами и открываю другую комнату. В ней – птицы. Птицы, замершие в полете, и птицы, намертво прикрепленные к веткам, птичьи головы, птичьи скелеты. Открываю один из сотни ящиков – в нем около десятка стеклянных колб, и в каждой сидит крошечная золотистая или черная птица с названием, прикрепленным к лапке. У Генри глаза становятся размером с блюдце.
– Хочешь потрогать?
– Угу.
Вынимаю хлопчатобумажный комок из горлышка колбы и вытряхиваю золотистого зяблика себе на ладонь. Он сохраняет форму колбы.
Генри с любовью гладит его маленькую головку:
– Он спит?
– Вроде того.
Он проницательно смотрит на меня, справедливо подозревая в обмане. Я аккуратно проталкиваю зяблика обратно в колбу, затыкаю тканью, ставлю колбу на место и закрываю ящик. Я ужасно устал. Само слово «сон» кажется колыбельной. Веду его в холл и внезапно вспоминаю, что мне больше всего понравилось в ту ночь, когда я был на его месте.
– Эй, Генри. Пойдем в библиотеку.
Он пожимает плечами.
Я иду быстрым шагом, и ему приходится бежать, чтобы не отстать. Библиотека находится на третьем этаже, в восточном крыле здания. Когда мы доходим до нее, я на минутку останавливаюсь, рассматривая замки. Генри смотрит на меня, как бы говоря: «Ну, вот и все». Я шарю по карманам и нахожу нож для бумаги. Откручиваю деревянную ручку и – есть! – вижу внутри замечательную длинную тонкую металлическую вилку. Я засовываю одну ее часть в замок и поворачиваю. Замок скрипит, я аккуратно просовываю внутрь второй зубец вилки, открываю другой замок закладкой, и – presto
[14]
, сезам, откройся!
Наконец мне удается удивить моего юного друга.
– Как ты это сделал?
– Это не так уж и трудно. Как-нибудь я тебя научу. Entrez!
[15]
– Я открываю перед ним дверь, и он заходит.
