Похоже, сейчас конец ноября. Долина коричневая, ветер шумит в голых ветках. Вороны борются за зимние яблоки на краю сада. Только я подхожу к ним, как слышу, что кто-то тяжело дышит, бежит за мной. Поворачиваюсь, это Клэр.
– Генри… – Голос такой, как будто у нее простуда.
Я жду, пока она переведет дыхание. Не могу говорить с ней. Она стоит, тяжело дыша, дыхание вырывается белыми облачками, волосы ярко-рыжие на фоне серого с коричневым, кожа розовая и бледная.
Я поворачиваюсь и иду в сад.
– Генри…– Клэр идет за мной и хватает за руку. – Что? Что я сделала? Почему ты со мной не разговариваешь?
О боже.
– Я пытался сделать что-то для тебя, что-то важное, и не получилось. Я занервничал и в результате оказался тут.
– Что сделать?
– Не могу сказать. Даже тогда, в моем настоящем, я не собирался говорить. Тебе это не понравится.
– А почему ты хотел это сделать? – Клэр дрожит от ветра.
– Это был единственный выход. Я не мог заставить тебя выслушать. Я думал, что мы сможем покончить со ссорами, если я это сделаю.
Я вздыхаю. Я попытаюсь снова и снова, если понадобится.
– Почему мы ссоримся?
Клэр смотрит на меня, напряженная и внимательная. У нее насморк.
– Ты простыла?
– Да. Почему мы ссоримся?
– Это началось тогда, когда жена твоего посланника ударила любовника моего премьер-министра, и в посольстве задержали soireé
[89]
. Это повлияло на цену на овес, что привело к увеличению роста безработицы и забастовкам…
– Генри.
– Да.
– Хоть раз, хоть раз перестань смеяться надо мной и скажи мне то, о чем я спрашиваю.
– Не могу.
Внезапно Клэр бьет меня по лицу, сильно. Я отступаю назад, удивленный, довольный.
– Ударь меня снова.
Она стоит смущенная и качает головой.
– Пожалуйста, Клэр.
– Нет. Зачем ты хочешь, чтобы я тебя ударила? Я хотела обидеть тебя.
– Я хочу, чтобы ты меня обидела. Пожалуйста. – Я наклоняю голову.
– Да что с тобой такое?
– Все ужасно, а я, кажется, этого не понимаю.
– Что ужасно? Что происходит?
– Не спрашивай.
Клэр подходит ко мне, очень близко, и берет меня за руку. Стягивает нелепую голубую варежку, подносит мою ладонь ко рту и кусает. Боль невероятная. Она отпускает руку, и я смотрю на укус, на то, как маленькими капельками проступает кровь. Наверное, я получу заражение крови, но в этот момент мне наплевать.
– Скажи мне.
Ее лицо всего в нескольких дюймах от моего. Я целую Клэр, очень грубо. Она сопротивляется. Отпускаю ее, и она отворачивается.
– Мне было неприятно, – говорит она тихо.
Что со мной? Клэр, пятнадцатилетняя, это не та женщина, которая мучила меня много месяцев, не соглашаясь отказаться от мысли о ребенке, рискуя жизнью и погружаясь в отчаянье, превращая занятия любовью в поле боя, усеянное детскими трупами. Я обнимаю ее за плечи.
– Прости. Мне очень жаль, Клэр, это не твоя вина. Пожалуйста.
Она поворачивается, лицо мокрое от слез. Каким-то чудом у меня в кармане оказывается носовой платок. Я вытираю ее щеки, она берет платок из моих рук и сморкается.
– Ты никогда меня раньше не целовал.
О нет. Наверное, я выгляжу забавно, потому что Клэр смеется. Просто поверить не могу. Ну и идиот же я!
– О Клэр. Просто забудь, ладно? Просто сотри это из памяти. Этого никогда не было. Иди сюда. Это наш секрет, да? Клэр?
Она осторожно приближается ко мне. Я смотрю на нее, обнимая. Глаза красные, нос распух, и у нее явно сильная простуда. Прижимаю пальцы к ее ушам, откидываю голову и целую, стараясь вложить в нее свое сердце, для сохранности, на случай, если снова лишусь его.
9 ИЮНЯ 2000 ГОДА, ПЯТНИЦА
(КЛЭР 29, ГЕНРИ 36)
КЛЭР: Генри весь вечер был ужасно тихий, рассеянный. Весь ужин он, казалось, мысленно просматривал стеллажи в поисках книги, которую читал году эдак в сорок втором. К тому же правая рука у него забинтована. После ужина он пошел в спальню, лег на кровать лицом вниз, голова свисает, с ногами на моей подушке. Я пошла в мастерскую очищать лекало и декель, потом выпила кофе, но без удовольствия, потому что не могла понять, в чем проблема. Наконец вернулась в дом.
Он по-прежнему лежит в том же положении. В темноте. Я ложусь на пол. Спина громко хрустит, когда я вытягиваюсь.
– Клэр?
– М-м?
– Ты помнишь, когда я в первый раз тебя поцеловал?
– Очень хорошо.
– Прости.– Генри переворачивается. Я сгораю от любопытства.
– Почему ты был так расстроен? Ты пытался что-то сделать, и это не получилось, и ты сказал, что мне это не понравится. Что это было?
– Как ты умудряешься все запоминать?
– У меня в роду были слоны. Ты мне скажешь?
– Нет.
– Если угадаю, признаешься?
– Наверное, нет.
– Почему?
– Потому что я устал и не хочу сегодня ссориться. Я тоже не хочу ссориться. Мне нравится лежать на полу. Холодно, но очень твердо.
– Ты решился на стерилизацию.
Генри молчит. Молчит так долго, что я хочу приложить к его губам зеркальце, чтобы проверить, дышит ли он. Наконец говорит:
– Как ты узнала?
– Я не знала точно. Я боялась, что так может случиться. И видела записку, где было указано время приема врача на сегодняшнее утро.
– Я же сжег этот листок.
– Я увидела отпечаток на следующем листке.
– Отлично, Шерлок, – стонет Генри. – Ты меня поймала.
Мы продолжаем тихо лежать в темноте.
– Продолжай.
– Что?
– Делай стерилизацию. Если должен.
Генри переворачивается снова и смотрит на меня. Единственное, что я вижу на фоне потолка, это тень от его головы.
– Ты не кричишь на меня.
– Нет. Я тоже так больше не могу. Я сдаюсь. Ты победил, и мы не будем больше пытаться завести ребенка.
– Я бы не назвал это победой. Это просто… необходимость.
– Все равно.
