– Все жду, что описывать имущество придут. Ты – Берестов Андрюша, Марии Павловны сын? Ты к Коле?
Беккер запамятовал, что Андрей приходится племянником Марии Павловне. Он стоял в дверях, забыв, что надо пропустить гостя. За его спиной раздался голос Ниночки – младшей сестры Беккера, такой же длинноносой, бледной и обреченной остаться старой девой, если, конечно, не найдется для нее такого же скучного и непритязательного мужа, как собственный папа.
– Андрей, заходи же, чего ты стоишь. Папа, посторонитесь, вы мешаете.
Нина протянула длинную белую руку и протащила Андрея в щель между замершим отцом и стеной.
– Раздевайтесь, – сказала Нина. – Вы совсем промокли.
– Нет, я только из дома.
Нина забрала у Андрея зонт и шинель. Отец опомнился, подошел ближе.
– Я Колю позову, он будет рад, – сказал он.
И, не дожидаясь ответа, тяжело заковылял в глубь дома.
Нина стояла, безвольно опустив руки, лицо у нее было виноватое.
Андрей украдкой осматривался. Дом Беккеров всегда был беден, но за последние месяцы он пришел к тому же в полное запустение.
– Мама болеет, – сказала Нина, перехватив взгляд Андрея. – И папа совсем плох. А я даю уроки, и все хозяйство на мне, простите, что у нас беспорядок.
– Мы всегда были на «ты», – сказал Андрей.
– Судьба заставляет нас изменять своим правилам, – сказала Нина поучительно. – Она несправедлива к нам.
– Ничего, – сказал Андрей. – Коля скоро кончит университет, будет хорошо зарабатывать, да и ты выйдешь замуж.
– Мы никому не нужны, Андрей, – сказала Нина твердо. – Господь отвернулся от нас.
Это звучало, как в романе из «Нивы».
В комнату вошел Коля.
– Извини, что я не услышал. Я писал письмо.
Некогда красивое, высокое, до потолка, трюмо было засижено мухами, и верхний угол его был затянут паутиной. Сверкающий порядок, что раньше царил в этом доме, поддерживался Елизаветой Юльевной, матерью Коли.
– Что с мамой? – спросил Андрей.
– Плохо, – сказал Коля.
Коля провел его через большую комнату, где на диване уже лежал, посапывая, его отец – непонятно, когда он успел заснуть, – из комнаты вели две двери: одна в спальню, где обитали Нина и Елизавета Юльевна, другая в комнату Коли. Дверь к маме была открыта, оттуда донесся стон, и Ниночка поспешила туда. Коля быстро подтолкнул Андрея к другой двери, закрыл ее за собой.
Комната Коли не изменилась, только была не убрана и казалась нежилой. Коля показал Андрею на стул, а сам сел на кое-как застеленную койку. На письменном столе лежали исписанные цифрами листы бумаги. Полка с книгами, такая знакомая, потому что Коля в свое время давал Андрею стоявшие на ней томики Буссенара и Жаколио, опустела и накренилась.
– Прости, – сказал Коля, – но так вот мы живем. Ты увидел меня в трудный день.
– А что с мамой?
– У нее подозревают рак, – сказал Коля. – Она мучается болями. Но, к сожалению, у нас нет возможности купить лекарств.
– Я постараюсь помочь, – сказал Андрей.
– Я не хотел просить тебя о помощи.
– Я поговорю с тетей Маней. У них в ведомстве есть деньги на такие цели.
– Ни в коем случае, – резко сказал Коля. – Лучше умереть с голоду.
– Что ты говоришь!
– Завтра весь Симферополь будет знать, что мы нищенствуем. Подумай, как это отзовется на Нининой судьбе.
– Ладно, – сказал Андрей, – подумаем. Расскажи о себе. Как твоя Альбина?
– Ахмет рассказал? – Коля насторожился.
– Он мне смешное письмо прислал.
– Ахмет все неправильно понял, – сказал Коля. – Он всегда был шутом и останется им. Но шутить можно за свой счет, но не за счет товарищей.
– Он ничего плохого не написал.
– По глазам твоим вижу, что написал! А мною руководило лишь чистое чувство, клянусь тебе!
Коля вскочил с койки. Старые пружины взвизгнули. Он подошел к окну и отодвинул в сторону горшок с засохшим цветком. Он молчал. Из соседней комнаты донесся стон, потом голоса.
– Тебе, который может пользоваться благодеяниями отчима, не понять, что такое безысходность, – сказал Коля наконец.
Андрей видел его широкую спину, небольшой, хорошо подстриженный затылок и тонкие, алые на просвет уши.
– Мне не к кому обратиться даже за сочувствием, – сказал Коля. – Ахмет ничего не поймет и будет смеяться… Я все потерял! И ты более других можешь презирать меня.
Почему-то Андрей подумал в тот момент о десятке, которую Коля так и не отдал Ахмету. Тетя Маня панически боялась любых долгов. Может, какой-нибудь из ее предков попал в долговую яму, может, она запомнила уроки, вычитанные из французских романов, но она была убеждена и убежденность эту передала Андрею, что порядочный человек скорее умрет, чем не вернет долг.
– Ты же понимаешь, – продолжал Коля, – что я не мог прожить в Петербурге на двадцать рублей, которые присылала мать?
– Не мог.
– Наш наивный друг Ахмет, который умудрился прокутить две тысячи за несколько недель, решил, видно, что я намерен сесть на шею Калерии Иосифовне.
– Какая еще Калерия Иосифовна? – спросил Андрей.
– Дама, у которой я снимал квартиру. Тебе я могу сказать: она была уверена, что я – сын барона и состояние моего отца велико. Она готова была отдать за меня Альбину. Но моя печальная тайна раскрылась, я был изгнан из числа претендентов.
– Ой, горе мое! Ну сделай что-нибудь! – закричала за стенкой мать.
– Пошли к Циппельману, – сказал Коля. – Больше сил нет терпеть.
Андрей был рад уйти.
Нина вышла их проводить и сказала:
– Коля, постарайся, я тебя умоляю, постарайся достать опия. Хоть несколько капель.
– Я спрошу у тети, – сказал Андрей.
Снег перестал, облака разбежались, но сразу похолодало и поднялся пронизывающий ветер. Они шли быстро и почти не разговаривали.
– Ты не был больше в Ялте? – спросил Андрей. Не хотел спрашивать, но вопрос сам сорвался с губ.
– Зачем? – спросил Коля. – И откуда у меня деньги для таких путешествий?
– И девушек больше не видел?
– О, далекое детство! – вдруг засмеялся Коля. – Я помню, как ты пытался уплыть с Лидочкой в Турцию. Какое это было светлое время!
Циппельман встретил их радостно. В кондитерской было жарко, круглый, с залысинами лоб Циппельмана блестел, как смазанный жиром.
– Какая радость! Вторая встреча. Вам понравился мой торт? Я сам его делал.
