– Мы его будем есть с чаем, – сказал Андрей. – Вечером.
– Правильно. Это именно вечерний торт. А сейчас будем пить кофе?
– С коньяком, – сказал Андрей. – На улице такая погода.
– Именно что такая погода. Если бы я не был так занят, я бы обязательно сам выпил рюмочку. Я ужасно беспокоюсь за Фиру. Там в Керчи такие ветры, такие ветры!
Они сели в углу, за свой столик. Циппельман принес кофе, коньяк и фотографию Фиры с ее мужем, типичным громилой.
– Вы не думайте, что он грубый, – сказал Циппельман. – У него сердце ягненка.
В кафе вошли замерзшие реалисты. Циппельман побежал делать им чай с вафлями.
Резким театральным движением Коля поднес к губам рюмку и выпил коньяк, как извозчик пьет водку.
– Все время хочется напиться, – сообщил он. – Но я не хмелею.
Андрей отхлебнул кофе. Он понимал, что ему предстоит выслушать исповедь приятеля, втайне мечтая, чтобы случилось небольшое землетрясение, которое отвлекло бы Колю от рассказа. Но землетрясений в Симферополе не бывает…
– Я был слишком доверчив. – Коля поправил прядь, упавшую на лоб. – Я доверился судьбе. Чувство, которое я испытывал к Альбине, было настолько глубоким и чистым, а она сама тянулась ко мне, как лиана тянется к стволу…
Баобаба, чуть не подсказал Андрей и понял, что рискованность сравнений и заставила замолчать Беккера.
– Пальмы, – закончил фразу Коля и помахал пальцами Ципе, словно половому. – Еще коньяк!
Реалисты обернулись как по команде.
– Сейчас, Коля, – отозвался Циппельман, – одну минутку, мой мальчик.
Чем испортил все представление.
Коля смешался, вытащил бумажник с золотой монограммой, из него – маленькую фотографию-визитку смазливой девицы. Андрей понял, что это Альбина, Коля перевернул визитку. Там было написано мелким и аккуратным почерком: «Дорогому Николаю на добрую память о наших встречах. Альбина Ч. 12 октября 1913 года».
– Красивая, – сказал Андрей. Ему приходилось так рассматривать фотографии младенцев, которые таскают с собой бабушки – приятельницы тети Мани, но фотографию возлюбленной ему показали впервые.
Циппельман принес коньяк для Коли.
– Свадьба была назначена на ноябрь, – продолжал Коля, когда Ципа отошел. – Мы даже договорились, что от моих родственников приедет только Нина – родители больны. И тут моя потенциальная теща получила анонимный донос.
– О чем?
– О том, что я – нищий, что я не фон Беккер, а сын железнодорожного кондуктора, что у меня нет ни гроша за душой… что я авантюрист и самозванец!
Последние слова Коля, увлекшись, произнес громко, и реалисты вновь обернулись.
– А кто написал? – спросил Андрей, стараясь выразить сочувствие, чтобы ни в коем случае Коля не услышал его внутреннего голоса, который, не скрывая торжества, воскликнул: «И поделом тебе, проходимец!»
– Откуда я знаю? Она мне не показывала.
– А может, не было никакого доноса?
– Как же она тогда узнала?
– Вполне естественно… она навела справки о будущем зяте!
– Здесь? В Симферополе? Почему?
– Это бывает с тещами, – сказал Андрей, и ирония Колю покоробила.
– Есть вещи, над которыми не шутят, – укорил его Коля.
– Не такая уж трагедия, – сказал Андрей. – Мы же не в семнадцатом веке живем. Ты ее любишь?
– Безумно!
Реалисты как раз вереницей покидали кафе, дожевывая вафли. Видно, у них начинался урок. Проходя, они внимательно рассматривали Беккера.
– А она тебя?
– Раньше я полагал, что наши чувства взаимны. – Коля понизил голос.
– Возьмите и обвенчайтесь, – сказал Андрей.
– Исключено.
– Почему же? Вы цивилизованные люди.
– А деньги? Ты не представляешь, в каком я положении!
– Ты знаешь такую древнюю формулу: рай в шалаше?
– Не будь наивным, Андрюша, – сказал Коля. – И не испытывай мое терпение. Альбина воспитана не для того, чтобы жить в шалашах. Впрочем – это все в прошлом…
Циппельман принес горячий кофе. Коля сидел, упрятав голову между кулаками, упершись локтями в стол. Циппельман ничего не сказал, только сокрушенно покачал головой так, чтобы Андрей это видел. Андрей молчал, потому что ему было нечего сказать: он предложил Коле выход из положения, Коля его не принял.
– Жизнь, я тебе скажу, – продолжил свой монолог Коля, – очень сложная и гадкая штука. И я – далеко не идеал. Я мечтал вырваться из нищеты, я мечтал помочь моим родителям, Нине… Для этого я пошел на хитрости. А Альбина, должен тебе сказать, знала правду и разделяла мою точку зрения. Но моя трагедия заключалась в том, что я должен был соответствовать образу состоятельного молодого человека. – Коля криво усмехнулся. – И это требовало денег. Я должен был делать скромные, но недешевые подарки будущим теще и тестю к дню ангела, я должен был покупать билеты в театр… я должен был одеваться по-человечески, наконец!
– И много ты задолжал? – спросил Андрей.
– Не так много… чуть больше тысячи.
– Ого!
– Ужас в другом – ты знаешь, откуда эти деньги?
– Ты их украл? – прошептал Андрей.
– Нет, не бойся. Но я заложил драгоценности мамы. Семейные драгоценности.
Теперь они говорили совсем тихо, сблизив головы, как заговорщики.
– Мама в угрожающем состоянии, – продолжал Коля. – Она ждет смерти. Меня вызвала Нина… Нина требует, чтобы я немедленно выкупил драгоценности.
– Она знала?
– Как бы я это сделал без ее согласия и помощи?
– А теперь мама может их попросить?
– Она уже просила. Она составила завещание, но требует, чтобы мы взяли шкатулку из банка и принесли.
– Когда?
– У меня осталось два или три дня. И нет выхода… Я буду вынужден покончить с собой.
– Ну уж до этого не дойдет! – сказал Андрей.
Коля обиделся:
– Я уйду.
Но никуда не ушел.
Время тянулось медленно – часы над стойкой постукивали маятником. Андрюша считал секунды.
«А он и не думает о Лиде, – сказал себе Андрей. – Ему и дела нет до нее. А я старался быть благородным. И отказывался видеть ее». Андрей не чувствовал, что лукавит перед собой.
– Мне не к кому обратиться, кроме тебя, – неожиданно сказал Коля. – У меня мало друзей, а друзей со средствами нет вовсе.
– Но чем я тебе могу помочь?
– Мне нужна тысяча рублей. Только одна тысяча, Андрюша. На год. Даже меньше, на полгода. Если хочешь, с процентами. Но ведь ты не возьмешь с меня процентов, правда? Только нужна полная, абсолютная тайна!
