Раздался тихий стук в дверь, и вошла женщина, которую он назвал Бекки Майлз. Она была крепко сбитой, высокой и опрятно одетой.
— Здравствуйте, — добрым голосом сказала она. — Уилл послал меня, чтобы пригласить вас в гостиную, если вы уже готовы.
— Я готова, — отозвалась я.
Она пошла впереди меня, указывая мне путь и при этом продолжая говорить через плечо.
— Бекки Майлз. Мистер Фортескью поселил нас с Сэмом здесь, чтобы мы смотрели за домом. Если вам что-нибудь понадобится, пожалуйста, позвоните мне и я мигом поднимусь к вам.
Я согласно кивнула, хотя это поразило меня. Я хотела узнать у нее, почему они прислуживают мне и кто такой мистер Фортескью, но тут мы прошли через холл, и ее каблучки стали стучать не так громко, утопая в толстых коврах.
— Я принесу вам кофе.
Она жестом пригласила меня сесть и вышла.
Комната, в которой я очутилась, была гостиная. Стены ее были обиты светлым кремовым шелком. На узком диване, расположенном по периметру, лежали подушки глубокого розового цвета, квадратный ковер был тоже кремовым, но по каемке шли темно-розовые цветы. Полукруглая башенка, составлявшая угловую часть комнаты, была застлана круглым же ковром глубокого вишневого цвета. Около камина стояли клавикорды и несколько высоких кресел, обитых розовым шелком. В центре всего этого розового сияния стоял человек, ненавидевший силки для птиц, и мял в своих больших руках шапку.
Мы улыбнулись друг другу, разом ощутив свою чуждость этому комфорту.
— Эта комната для леди, — объяснил он. — Гостиная, одним словом.
— Очень розовая, — в тон ему отозвалась я.
— Хм, некоторым это нравилось. — И, помолчав, он посмотрел на меня, такую смущенную моими подержанными ботинками и курткой с чужого плеча. — Мы могли бы перейти в столовую, — предложил он.
Я кивнула, он провел меня через холл к красивым двойным дверям, и мы вошли в столовую. Здесь надо всем доминировал огромный, махагонового дерева стол, за которым могло уместиться, я думаю, человек шестнадцать. По одну сторону от него стоял массивный буфет, сверкающий серебром, а по другую — небольшой столик с подогретыми тарелками. Человек, ненавидевший силки, подвел меня к стулу во главе стола и сам сел рядом.
— Я думаю, что деловой разговор мы отложим до встречи с мистером Фортескью, которому доверено управлять имением. Я написал ему, что вы здесь, и он только сейчас прибыл из Лондона. Он спустится к нам через полчаса.
— Кто он? — нервно спросила я, но, видя его непринужденность, постепенно успокоилась.
— Он управляет имением, — повторил мой новый знакомый. — Душеприказчик, назначенный по завещанию вашей матери. Он порядочный человек. Вы вполне можете доверять ему.
Я кивнула, а про себя подумала, что ему самому, пожалуй, тоже можно доверять.
Немного расслабившись, я положила руки на стол, будто готовилась начать переговоры. Вошла мисс Майлз с подносом, на котором стояли серебряный кофейник и три чашки. За ней следовал человек высокого роста, одетый как джентльмен. Он придержал дверь для мисс Майлз и, поздоровавшись со мной, затем помог ей расставить чашки. Но я видела, что все это время он украдкой разглядывает меня.
Ему было примерно столько же лет, сколько Роберту Гауэру, во всех его движениях сквозили сила и уверенность в себе. Но выражение лица было невеселым.
Едва успев расставить посуду на столе, он издал непритворный возглас изумления.
— Я, кажется, забыл представиться, — негромко сказал он. — Я Джеймс Фортескью.
— А я Сара, — ответила я.
Его рука, державшая мою, сжалась чуть посильнее, и он оценивающе прищурился.
— Вы всю жизнь носили это имя? — поинтересовался он.
Я хотела немного приврать, но почему-то ничего умного не пришло мне в голову.
— Нет, — призналась я. — Мне часто снилось, что это мое настоящее имя. Но люди, среди которых я жила, называли меня по-другому.
Мистер Фортескью кивнул, выпустил мою руку и попросил позволения сесть. В наступившем затем молчании человек, ненавидевший силки, пододвинул к себе поднос и разлил кофе по чашкам. Когда Джеймс Фортескью поднес свой кофе к губам, я отчетливо видела, как дрожит его рука.
Он сделал глоток и взглянул на меня поверх чашки.
— Думаю, что я узнал бы ее где угодно, — тихо проговорил он как бы про себя.
— Не сомневайтесь, — сказал ему человек, ненавидевший силки, — ради своего спасения и ради всех нас.
Я обернулась и удивленно посмотрела на них.
— О чем вы говорите?
В моем голосе прозвучала нотка раздражения, и мисс Майлз успокаивающе улыбнулась мне:
— Вы сейчас все узнаете. Он все вам расскажет через минуту.
Мистер Фортескью поставил на стол чашку и достал из портфеля бумаги, перо и даже небольшую чернильницу.
— Мне придется задать вам несколько вопросов, — предупредил он меня.
О, это было слишком слабо сказано. Он выспросил у меня буквально все, начиная с моих самых первых воспоминаний и до той ночи, когда мы с Кеем скакали по залитой лунным светом аллее. Сделав две-три ошибки, я перестала притворяться потерявшей память и рассказала ему все, что помнила: о моей матери, как ее звали, где путешествовал их табор и где они, бывало, останавливались. Потом я покачала головой:
— Она умерла, когда мы были совсем маленькими детьми. И я едва помню ее.
Затем он принялся расспрашивать меня о моем детстве. Я рассказала ему об отце, о его бесконечных скитаниях, о грандиозных прожектах и ничтожных результатах, постаравшись, впрочем, не упоминать о том, что он был лошадиным барышником и шулером. Хотя я дважды или трижды пыталась произнести имя Данди, я не в состоянии была говорить о ней. Даже мысль о сестре вызывала саднящую боль в сердце.
Я не хотела, чтобы им стало известно о шоу Роберта Гауэра, и потому упомянула только, что я была ученицей человека, который дрессировал лошадей, но что я решила оставить его и теперь я здесь. После этого я замолчала и выпрямилась на стуле. Мистер Фортескью глядел на меня, будто ожидал продолжения.
— Есть некоторые вещи, о которых я предпочла бы умолчать, — объяснила я. — Ничего плохого. Но это мое личное дело.
Он понимающе кивнул и попросил у меня мой шнурок с золотыми застежками. Внимательно осмотрев его через специальное маленькое стеклышко, вынутое из кармана, он вернул его мне.
— У вас сохранилось что-нибудь из ваших детских вещей? — спросил он затем. — Видели ли вы их когда-нибудь?
Я невольно сощурила глаза, стараясь что-то припомнить.
— Видела, — неуверенно проговорила я. — Помню белую кружевную шаль, очень красивую, отделанную кружевами. Кто-то, должно быть, дал ее нам. — И тут же неясная память об этой вещи уплыла от меня. — Все было продано после маминой смерти.
