— У меня нет никакой семьи, — покачала я головой. — Я мечтала об этой земле, а не о вас или Джеймсе Фортескью. Все близкие мне люди умерли, и вы говорите, что они мне не были даже родственниками. Мои настоящие родственники… они умерли тоже. У меня нет никого, да мне никто и не нужен. Я только хочу жить в этом месте.
Уилл пожал плечами, убрал руку и, отодвинув лошадь на два шага, предоставил мне наслаждаться пейзажем в одиночестве.
Через некоторое время он снова обратился ко мне, на этот раз церемонно вежливо:
— Хотите, поскачем по хребту возвышенности, а затем свернем на общественную землю к вашему дому? Или вы предпочли бы еще раз осмотреть деревню?
— Нет-нет, потом домой. — Затем я взглянула на солнце: — Во сколько они садятся обедать?
— В шесть, — холодно ответил он. — Но они дождутся вас и накроют на стол, только когда вы вернетесь.
Я была поражена.
— Но это просто ужасно! — воскликнула я.
В то же мгновение выражение лица Уилла изменилось, и он улыбнулся.
— Если вы так боитесь, я мигом доставлю вас домой. Ваша лошадь любит галоп?
— О да, — ответила я.
Кей уже давно нетерпеливо перебирал копытами.
— Тогда поскакали, — пригласил Уилл, и его гнедой рванул вперед, удивительно резво для такой небольшой лошадки.
Кей через мгновение кинулся за ним, и мы некоторое время скакали в таком порядке по прямому, как стрела, хребту. Через некоторое время мы обогнали их, и я услышала смех Уилла позади себя. Кей слегка сбавил скорость, и гнедой догнал нас. Дальше они пошли вровень, как будто наслаждались совместным обществом.
— Сейчас нам следует спуститься вон по той тропинке, — показал Уилл на беловатый от мела путь, который вел вниз.
Кей фыркнул и, слегка скользя задними копытами, стал спускаться.
— Это общественная земля, — сказал Уилл.
Пейзаж здесь был совершенно другим, но таким же знакомым и милым моему сердцу, как холмы и парк у моего дома. Это была дикая, неухоженная земля, не имевшая ни изгородей, ни полей. Изредка слышалось позвякивание колокольчика на шее у коровы или у козы. Деревушка Экр и ее ухоженные поля остались примерно в миле к югу.
Пригорки здесь были покрыты вереском с засохшими прошлогодними цветочками и свежими побегами папоротника, тянувшимися к солнышку. Сразу справа начиналась небольшая рощица белых, как бумага, березок.
— Когда-то давно эта земля была распахана под поля и давала отличные урожаи, — объяснил Уилл. — Но это продолжалось недолго. Она почти всегда оставалась такой дикой.
Тропинка заметно расширилась, и наши лошади пошли рядом. Через каждые несколько десятков шагов на ее белом песке виднелись кучки земли.
— Их мы держим на случай пожара, — объяснил Уилл.
— Они бывают? — испуганно спросила я.
— Когда стоит очень жаркое лето, — ответил Уилл. — Иногда мы сами сжигаем старый вереск и кустарник, который мешает пастись животным. Даже в прежние дни, когда Лейси правили землей как хотели, люди могли пасти здесь свой скот. В основном у нас держат коров, но некоторые хозяева предпочитают коз и овец. Есть даже несколько свиней. А сейчас мы поедем взглянуть на фруктовый сад и оттуда прямо домой, — предложил он. — Вы сможете сами найти дорогу?
Я наморщила лоб и стала думать.
— Пожалуй, да, — ответила я. Возвышенность, по которой мы скакали, огибала деревню с запада, тропинка, на которую мы свернули, шла на север. — Думаю, что Холл находится там… — И я махнула рукой налево.
Уилл обрадованно кивнул.
— У вас хорошее чувство ориентировки, — сказал он. — Это естественно, так как вы много путешествовали.
Он слегка помедлил, на случай, если я захочу что-нибудь рассказать, но поскольку я промолчала, он послал лошадь легким галопом, и мы поскакали прямо через небольшой заболоченный ручей, а потом по тропинке через лес высоких красавцев буков и редких сосен. За ними виднелась река, и я пропустила Уилла вперед показывать дорогу. Он свернул налево и поскакал вдоль берега. Вода в реке была темной от торфа, но в неглубоких заводях ослепительно блестела серебром. Затем мы пересекли широкую проселочную дорогу, и через некоторое время Уилл остановил свою лошадь и сказал: «Здесь».
Впереди нас долину обрамлял как бы занавес холмов, покрытых папоротниками, слева холмы спускались к реке, берега которой покрывал прошлогодний оловянного цвета вереск, а прямо у наших ног уходили вдаль стройные ряды яблонь, мягко шелестящих на ветру листочками.
— Их сажала ваша мама, — будто с удивлением сказал Уилл. — Еще до того, как вы родились. И мой кузен Тед был с ней тогда. Он рассказывал потом, что они провели здесь весь день и к вечеру так устали, что едва доплелись до дому.
Я кивнула. В эту минуту грусть и гнев оставили меня, и я, не отрывая глаз, смотрела на огромный прекрасный сад крепких приземистых деревьев.
— Тед рассказывал, что они понятия не имели, как сажать фруктовые деревья. — Голос Уилла звучал тепло. — Ваша матушка хотела восстановить поместье после пожара и разорения, это был ее первый шаг на этом пути. Она сама разметила ряды и подсчитала деревья.
Внимательно рассматривая сад, я догадалась, что они начали сажать деревья слева направо. Я видела это по тому, что первые ряды были несколько кривоваты, будто мама с Тедом только учились сажать деревья прямо. Я с теплотой думала об этой молодой женщине, которая была тогда чуть старше, чем я сейчас.
— Тед рассказывал, что она сама измерила все раз двадцать, — продолжал Уилл. — И когда они наконец все посадили и стали собираться домой, оказалось, что одно деревце осталось в телеге незамеченным. Они смеялись чуть ли не до слез, и она сказала, что посадит его в деревне, чтобы все дети могли есть яблоки. Она так и сделала, — помолчав, добавил он. — Сейчас оно уже старое, но яблоки на нем замечательные.
Я почувствовала прилив нежности к маме, которую я даже не знала. Но мне были так понятны ее чувства в этот день. И ее желание сделать нашу землю живой и плодородной было близко моему сердцу.
— Благодарю вас, — сердечно произнесла я.
И я действительно была благодарна Уиллу, что он нашел время приехать со мной сюда, чтобы показать этот сад, и рассказал мне эту историю. О молодой девушке, выполняющей обязанности сквайра. О том, как она любила землю и ухаживала за ней.
Уилл махнул рукой: дескать, пустяки, — и мы отправились в обратный путь.
— Она хотела, чтобы род Лейси прекратился, — мягко заговорил он. — Однажды она так и сказала. Когда ее муж, сквайр Ричард, стал нанимать поденщиков и платить им сущие гроши, она заявила, что не хочет, чтобы на этой земле правили сквайры.
Я сжалась при этих словах, как от удара, и все обиды вновь вернулись ко мне.
— И тогда она пошла к реке, чтобы утопить меня, — горько сказала я. — Но ей не хватило храбрости, и она отдала меня цыганам. И я страдала все эти годы среди чужих людей. А теперь я понятия не имею, что такое земля, да и людям здесь я не нужна.
