— Значит, она приказала ему отпустить тебя и он подчинился?
Я недоверчиво подняла брови.
— Ну да, — подтвердила мать. — Она ведь теперь свекровь его дочери. И разумеется, по-прежнему его королева, которой он принес клятву верности. Уорик стал союзником Маргариты, рассчитывая, что ее армия его поддержит и поможет вновь захватить власть в стране. Но ведь я-то была ее подругой еще в те времена, когда она только прибыла в Англию как невеста Генриха, я оставалась ее подругой в течение всех лет ее правления. Я ведь тоже принадлежала к дому Ланкастеров, как и все мы, пока ты не вышла замуж за Эдуарда.
— Как это хорошо со стороны Маргариты, что она спасла тебя! — заключила я.
— Это действительно война кузенов, — заметила мать. — У всех нас есть родственники и друзья по ту сторону. Все мы вынуждены сталкиваться с тем, что невольно убиваем своих же сородичей. Но порой имеет смысл проявить и милосердие. Я знаю, что говорю, да и сам Господь тому свидетель: особым милосердием Маргарита не отличается, однако по отношению ко мне его проявила.
В богато убранных покоях лондонского Тауэра я спала тревожным сном и, без конца просыпаясь, видела, как по балдахину и по моей постели бегают лунные зайчики — отражение луны в речных волнах. Я лежала на спине, чувствуя, каким большим стал ребенок у меня в животе, как он больно давит на что-то внутри. Пребывая словно между сном и бодрствованием, я вдруг ясно увидела перед собой — столь же ясно, как лунные зайчики на гобеленах, висевших по стенам, — лицо моего мужа, исхудавшее, постаревшее, низко склоненное к гриве коня, несущегося галопом. Эдуард, точно безумный, скакал куда-то сквозь ночь, и в сопровождении у него не было и дюжины человек.
Я негромко вскрикнула, перевернулась на бок и прижалась щекой к богатой вышивке наволочки. Я снова уснула, но тут же пробудилась, потому что мне опять почудился Эдуард, мчавшийся во весь опор по какой-то ночной дороге.
Но хоть это видение меня и напугало, все же я, судя по всему, не совсем проснулась, поскольку теперь мне снился сон: причал, маленький рыбачий поселок и какая-то дверь, в которую с силой барабанили Эдуард, Энтони, Уильям и Ричард. Затем они принялись что-то обсуждать с хозяином домика — похоже, хотели арендовать у него судно — и все время оглядывались на запад, явно опасаясь вражеской погони. Я отчетливо слышала, как они обещают хозяину этого жалкого суденышка все на свете, лишь бы он спустил его на воду и отвез их во Фландрию. Эдуард, скинув свой роскошный меховой плащ, предложил его в уплату за проезд. «Возьми, — сказал он. — Этот плащ стоит в два раза дороже твоей шаланды. Возьми, и я буду считать, что ты оказал мне большую услугу».
— Нет, — шептала я сквозь сон, понимая, что Эдуард покидает меня, покидает Англию, нарушает данное обещание, что его не будет рядом со мной, когда на свет появится наш сын.
Море за пределами гавани казалось бурным, белые гребешки пены мелькали на темных волнах. Маленькое суденышко то поднималось, то опускалось, качаясь на волнах; вода переливалась через борта, и порой казалось, что им не выплыть, что крошечный кораблик попросту не сможет взобраться на очередной могучий вал. Но он выныривал из темных глубин, вновь взлетал на волну и плыл дальше. Эдуард стоял на корме, держась за поручень; его шатало из стороны в сторону, но он неотрывно смотрел назад, на ту страну, которую недавно называл своей, и видел на берегу горящие факелы преследователей. Во сне я чувствовала, что чувствует он: Англия нам не принадлежит. Мы ее потеряли. Эдуард, предъявив свои вполне законные права на трон, был честь по чести коронован и помазан, а став правителем этой страны, и меня короновал как свою королеву. Тогда я верила, что все плохое позади. Ведь мой муж никогда не проигрывал сражений! Однако Уорик оказался ему не по зубам. Уж больно он был хитер и быстр, уж больно двуличен. И теперь Эдуард плыл за море, в ссылку, как когда-то и сам Уорик. И тоже навстречу ужасному шторму — почти такому же, в какой некогда угодили его вероломный друг Уорик, его брат Георг и несчастная Изабелла. Только Уорик тогда точно знал, что ему делать: он направился прямиком к королю Франции и получил не только могучего союзника, но и армию. Но что будет с Эдуардом? Я просто представить не могла, как ему вернуться назад.
Итак, Уорик вновь обрел власть в стране, а мой муж, мой брат и мой деверь стали беглецами, и лишь одному богу было известно, каким ветром их сможет когда-либо вновь принести к английскому берегу. А это означало, что мои девочки, я сама и тот младенец, что ворочается у меня во чреве, станем заложниками Тауэра. И хотя в тот момент я пока еще находилась в королевских покоях, но думала о том, что вскоре мне предстоит спуститься вниз, в те комнаты с решетками на окнах, где коротал свои дни король Генрих. А ему — вновь подняться наверх и спать в той самой постели, где лежала я. Люди станут меня жалеть и говорить, что надо бы из христианского милосердия освободить ее, несчастную, чтобы она не умерла в тюрьме, так и не увидев чистого неба…
— Эдуард! — окликнула я мужа, и, клянусь, он посмотрел на меня так, словно услышал мой зов. — Эдуард!
Это был только сон, но и во сне я не могла поверить, что мой дорогой муж может навсегда меня покинуть, что наша борьба за трон проиграна. Мой отец жизнь положил за мое право быть королевой, и мой юный брат погиб с ним вместе. Неужели теперь мы станем всего лишь жалкими претендентами, сброшенными с трона после нескольких лет мира и счастья, просчитавшимися правителями, от которых отвернулась удача? Неужели моим дочерям суждено стать дочерьми изгнанника, обвиненного в предательстве? Неужели им придется выйти замуж всего лишь за мелких сквайров из провинции и всю жизнь лелеять надежду, что позор их отца постепенно забудется? Неужели моей матери предстоит, стоя на коленях, приветствовать Маргариту Анжуйскую и пресмыкаться перед ней, вновь добиваясь благорасположения? А мне? Неужели у меня только два выхода — жить в ссылке либо оставаться в тюрьме? И что же будет с моим еще не родившимся сыном? Захочет ли Уорик оставить его в живых? Уорик, потерявший собственного внука и единственного наследника, когда мы закрыли перед ним вход в гавань Кале и его дочь, измученная штормом, произвела на свет нежизнеспособного ребенка, а насланный нами, ведьмами, магический ветер пытался выбросить их судно на берег.
— Эдуард! Не оставляй меня! — громко вскрикнула я, и в голосе моем прозвучал такой ужас, что я окончательно проснулась.
В дверях появилась мать, ночевавшая в соседней комнате. Она тут же зажгла свечу от огня в камине.
— Что, уже пора? — встревоженно спросила она. — У тебя начались роды? Так рано?
— Нет, мама. Просто мне приснился сон. Жуткий сон!
— Ну-ну, перестань. Не стоит обращать внимание на какие-то сны. — Мать зажгла свечи в изголовье кровати и, слегка ткнув дрова в камине ногой в домашней туфельке, заставила пламя вспыхнуть ярче. — Успокойся, Елизавета. Тебе сейчас ничто не грозит, и ты…
— Нет, грозит! — воскликнула я. — В том-то все и дело, мама!
— Но почему ты так уверена? Что тебе приснилось?
