Сперва, в общем, все выглядело вполне мирно. Мой брат с непокрытой головой, в украшенном красивой резьбой нагрудном доспехе и с мечом в руке спокойно направлялся к лагерю противника, за ним следовали его верные друзья и соратники. В лунном свете они и впрямь напоминали странствующих рыцарей. За спиной у них поблескивала река, а над ними раскинулось бескрайнее темное небо. Хотя, как я уже говорила, мятежники и расположились лагерем у стен крепости, но значительная их часть разместилась прямо на узких грязных улочках, выходивших к реке. Это были воины из числа бедноты. Мало у кого из них имелись палатки, большинство улеглось прямо на землю у костров. На улицах близ Тауэра располагалось множество разнообразных пивных и публичных домов, так что по крайней мере половина войска Невилла оказалась вдрызг пьяна. Отряд Энтони бесшумно разделился на три части, мой брат что-то шепотом приказал им, и картина разом переменилась: лондонцы надели на головы шлемы, опустили забрала, выхватили из ножен мечи, подняли тяжеленные булавы и в мгновение ока превратились из простых смертных в рыцарей, закованных в металл.
Стоя в воротах крепости и глядя на это, я непонятным образом почувствовала, что с ними произошли и некие внутренние перемены. И хотя именно я послала этих людей на битву, хотя сейчас они защищали именно меня, мне вдруг стало страшно, возникло такое ощущение, будто вот-вот случится нечто ужасное и кровавое. «Нет!» — пробормотала я и подняла руку, словно собираясь остановить их как раз в тот момент, когда они ринулись вперед, размахивая мечами и боевыми топорами.
Люди, спавшие в лагере и на улицах, испуганно вскрикивали и пытались подняться, но тут же получали удар мечом в сердце или топором по голове. Судя по всему, они даже дозорных не выставили, и некому было предупредить их об опасности, а потому они пробуждались от сладких грез о победе и скором возвращении домой навстречу холодным клинкам и мучительной смерти. Задремавшие часовые, проснувшись, пытались пронзительными голосами поднять тревогу, но тут же замолкали, получая удар кинжалом прямо в глотку. Ошалев от страха, воины Невилла стали разбегаться. Один спросонок угодил прямо в горящий костер, сильно обжегся и дико взвыл от боли, но никто и не подумал остановиться и помочь ему. Люди Энтони ногами раскидывали горящие головни, и несколько ближайших палаток, а также постели тех, кто спал прямо на земле, загорелись. Лошади в ужасе пятились, вставали на дыбы и громко ржали, поскольку стали вспыхивать висевшие у них на шее торбы с овсом. Теперь уже весь лагерь проснулся и был охвачен паникой. Люди Энтони шли по нему, точно безмолвные убийцы, и закалывали даже тех, кто лежал ничком на земле или старался незаметно отползти в сторону; некоторые из них и проснуться толком не успели. Тех же, кто пытался встать, толкали обратно на землю и вспарывали им, безоружным, животы, а тому, кто тянулся к своему мечу, дубинкой раскраивали голову. Войско мятежников, явившихся из Кента, было действительно застигнуто врасплох. Те, кому удалось остаться в живых, хватали свои пожитки и бросались наутек. Они будили спящих на узких улочках близ Тауэра, и кое-кто из них устремлялся с оружием в руках к месту схватки, точнее, побоища. Воины Энтони тут же с грозным ревом обрушивали на них свои уже покрасневшие от крови мечи, и мятежники, по большей части обычные деревенские парни, тут же разворачивались и кидались прочь.
Наши войска хотели преследовать беглецов, но Энтони остановил их, не желая оставлять Тауэр без защиты. Одному из отрядов он приказал идти к причалам и захватить корабли Невилла, а остальным велел немедленно вернуться в Тауэр. Громкие голоса возбужденных схваткой лондонцев были отчетливо слышны в холодном утреннем воздухе. Они перекликались и во все горло рассказывали друг другу о том, как кого-то закололи кинжалом прямо во сне, как отрубили голову какой-то женщине, едва успевшей перевернуться с боку на бок, как лошадь сломала себе шею, испуганно пятясь от огня…
Я открыла для возвращавшихся в Тауэр воинов специальные ворота, предназначенные для тайных вылазок, и ушла. Мне не хотелось ни приветствовать их, ни даже просто их видеть. Я поднялась в свои покои, собрала вместе всех своих близких — мать, девочек и Малыша — и накрепко заперла двери нашей спальни, не проронив при этом ни слова, словно опасалась собственной армии. Я слышала немало всяких историй от мужчин, участвовавших в этой бесконечной «войне Роз». И в этих историях центральное место всегда отводилось прославлению героизма и мужества, в них говорилось о силе товарищества по оружию, о том яростном гневе, что охватывает душу воина в пылу битвы, и о братстве тех, кто выжил на поле брани. Я знала немало прекрасных баллад, посвященных великим сражениям, и поэм, воспевавших красоту и стремительность атаки, а также профессионализм полководца и его милосердие по отношению к поверженному врагу. Но я не представляла себе, что война — это самая настоящая бойня, такая же безжалостная и, в общем, не требующая особого мастерства, когда человек уподобляется мяснику, которому достаточно умело воткнуть свинье кол в горло и оставить ее истекать кровью, чтобы мясо стало нежнее. Я не догадывалась, что изящество и благородство турниров не имеют ничего общего с этой чудовищной рубкой, когда удары наносятся не глядя, направо и налево, когда безоружного противника забивают, точно визжащего поросенка на бекон, всласть погоняв его вокруг свинарника. Я не думала, до какой степени война пьянит мужчин, какое она доставляет им наслаждение. Наши воины возвращались в крепость веселые, возбужденные, точно школьники после удачной проделки; вот только руки у них были по локоть в крови, вот только отвратительный запах смерти пропитал их плащи, волосы пропахли дымом костров, а лица безобразно исказила отвратительная жажда убийства.
Я понимала теперь, почему воины способны вломиться в женский монастырь, почему они насилуют женщин в захваченных городах и селениях, почему нарушают священное право убежища, желая завершить свою смертоносную охоту. Война поднимает в них дикий злобный голод, делает их похожими скорее на зверей, чем на людей. Пожалуй, я и впрямь не знала, какова война в действительности, и теперь отдавала себе отчет, как это было глупо с моей стороны. Ведь я выросла в королевстве, постоянно пребывавшем в состоянии войны, являлась дочерью человека, которого во время битвы враги взяли в плен и безжалостно казнили; ведь я была вдовой рыцаря и женой безжалостного воина. Ну что ж, зато теперь я отлично усвоила урок.
21 МАЯ 1471 ГОДА
Эдуард скакал во главе своего войска — поистине король, возвращающийся домой со славой; на лице его не было заметно ни усталости, ни каких-либо иных следов недавних сражений. Шерсть его коня лоснилась, сбруя так и сверкала. По обе стороны от короля находились его братья Ричард и Георг; мои дети Томас и Ричард, страшно взволнованные, следовали за ними. Итак, все три сына Йорка вновь объединились, и Лондон прямо-таки с ума сходил от радости при виде этой великолепной троицы. Три герцога, шесть графов и шестнадцать баронов составляли их свиту — люди, до глубины души преданные дому Йорков и принесшие ему клятву верности. Кто бы мог подумать, что у нас окажется так много истинных друзей? Только не я. Когда я была вынуждена скрываться в убежище, куда больше напоминавшем тюрьму, когда я носила под сердцем ребенка, ставшего теперь наследником всего этого величия и славы, но рожденного среди страха и тьмы, тогда я осталась одна, и все эти «преданные друзья» от меня отвернулись, оставили без помощи.
