Услышав топот атакующей кавалерии и крики, я вдруг подумала: а что, если б я заранее вооружила город, если б настроила лондонцев против узурпатора? Смогла бы я выстоять, если бы сразу, в самые первые мгновения объявила Ричарду войну? И тут же я спросила себя: а что тогда сталось бы с моим сыном Эдуардом, плененным собственным дядей? И с моим братом Энтони? И со вторым моим сыном Ричардом Греем? Ведь все они оставались в заложниках у негодяя, рассчитывавшего на мое «хорошее поведение». И все-таки слабая надежда в моей душе еще теплилась: может, мне нечего бояться? Может, я просто ничего не знаю? Я ведь действительно не знала даже того, кем в тот момент является мой мальчик: то ли юным королем, с почестями следующим к месту своей коронации, то ли похищенным принцем, которому угрожает смерть.
Измученная, я прилегла, не раздеваясь, на постель, но сон не шел, и все эти вопросы продолжали звучать у меня в голове, точно барабанный бой. Я чувствовала, что где-то рядом, совсем недалеко от меня, мой сын тоже лежит без сна. Я места себе не находила, терзаемая душевной болью, и мечтала об одном: увидеть своего мальчика, сообщить ему, что он в безопасности и мы снова вместе. Мне казалось — хоть в это и трудно поверить, — что я, дочь Мелюзины, вполне могу протиснуться сквозь решетку на окне и просто приплыть к сыну по реке. Ведь мой мальчик совсем один! И ему, наверное, очень страшно; возможно, ему грозит опасность. Как случилось, что я не могу в такое время быть с ним рядом?
Увы, я была вынуждена лежать тихо и ждать, когда кусочки неба в оконных проемах из черных станут серыми и я смогу наконец встать, подойти к двери, приоткрыть зарешеченное окошечко и окинуть взглядом улицу. Я лежала и медленно осознавала, что никто из лордов не подумал вооружить своих людей и защитить моего Эдуарда и никто не станет его спасать, никто не освободит меня из добровольного заточения. Возможно, кто-то из лордов и вознегодовал, увидев, как наш новый протектор проследовал по улицам столицы во главе своей армии, держа при себе моего плененного сына; может, члены Королевского совета даже подняли маленький мятеж; может, на улицах Лондона возникло несколько мимолетных стычек. Тем не менее никого вооружать лорды не стали и не предприняли нынче утром никакой атаки на замок Ричарда, и, судя по всему, этой ночью я одна во всем Лондоне не могу уснуть, тревожась о судьбе маленького короля.
Столица ждала, что станет делать лорд-протектор. Теперь все зависело от того, намерен ли Ричард Глостер, любимый и верный брат покойного короля, исполнить его последнюю волю и возвести на престол его сына? Намерен ли он, как всегда преданно, исполнить роль опекуна своего племянника и оберегать его вплоть до дня коронации? Или же герцог Глостер, такой же лживый, как все йоркисты, воспользуется моментом и той властью, которую дал ему брат-король, и, лишив своего племянника наследства и короны, сядет вместо него на трон, а своего сына назовет принцем Уэльским? Никто не знал, что именно Ричард предпримет, и многие — как это, собственно, всегда бывает — хотели лишь вовремя оказаться на стороне победителя. А пока все были вынуждены смотреть и ждать. Лишь я одна готова была прямо сейчас нанести Ричарду удар — если б смогла! Я всего лишь желала обезопасить себя и своих близких.
Я подошла к низким окнам и посмотрела вниз, на реку, которая текла так близко, что казалось, стоит мне наклониться, и я коснусь воды. У речных ворот аббатства стояло какое-то судно с вооруженными людьми на борту. Они сторожили меня, не допуская ко мне никого из моих союзников и друзей. Любого, кто пытался подплыть к воротам, тут же заставляли повернуть назад.
— Он заберет эту корону себе, — сказала я тихо, обращаясь к реке, к Мелюзине, к моей покойной матери. Я знала, что они меня слышат, скрытые текучей водой. — Если бы я могла помешать ему, даже рискнув всем своим состоянием, я бы это сделала. Иначе он займет престол. Все Йорки отличались болезненным честолюбием, и Ричард Глостер такой же. Эдуард год за годом рисковал собственной жизнью, но не переставал вести борьбу за корону. И Георг предпочел сунуть голову в бочку с вином, лишь бы не давать обещания, что никогда более не станет претендовать на трон. А теперь вот и Ричард въехал в столицу во главе многотысячного войска. И сделал это отнюдь не ради того, чтобы утвердить на престоле своего племянника-принца. Нет, Ричард потребует королевскую корону себе! Он ведь тоже принц Йоркский. И он ничего не может с собой поделать — он найдет сотню причин и именно так поступит. А люди долгие годы спустя все будут спорить, все будут стараться понять то, что Ричард сотворил сегодня. Да я пари готова держать, что корону он у моего мальчика отнимет — просто потому, что не сможет сдержаться, не сможет остановиться, как не смог и Георг, так до конца и изображавший шута, как не смог и Эдуард, так и не переставший геройствовать. Ричард заберет трон себе и оставит с носом меня и всех моих близких.
Я помолчала, собираясь с силами; мне хотелось быть до конца честной.
— Но и моя природа такова, что я непременно стану драться за принадлежащее мне по праву, — снова заговорила я. — И я готова ответить на любые выпады Ричарда! Я готова даже к самому худшему. Я постараюсь подготовиться даже к тому, что потеряю и сына Ричарда, и любимого брата Энтони, как уже потеряла отца и брата Джона. Сейчас и впрямь настали суровые времена, порой они даже слишком тяжелы для меня. Но сегодня утром я осознала, что готова ко всему. И я буду драться за своего сына и его наследство.
Стоило мне утвердиться в своей решимости, как в двери убежища кто-то тихо и требовательно постучал, потом еще раз и еще, и я направилась к этим огромным дверям, закрытым на тяжелый засов, — очень медленно, каждым шагом своим как бы вдавливая в землю свой страх. Я открыла зарешеченное окошечко в двери и увидела перед собой… эту шлюху Элизабет Шор! Низко опущенный капюшон плаща скрывал ее золотисто-рыжие волосы, но я заметила, что глаза ее красны от слез. Сквозь решетку она различила мое бледное лицо — я смотрела на нее точно узница из темницы, — но все же вздрогнула, услышав мой голос.
— Что тебе угодно? — холодно спросила я.
Судя по всему, Шор полагала, что я и здесь держу конюшего и дюжину слуг, которым, собственно, и надлежит отворять двери.
— Ваша милость!
— Да-да, приветствую тебя, Шор. Что тебе от меня нужно?
Она вдруг исчезла — так низко склонилась передо мной в реверансе, что в окошечко ее не стало видно, — и я вдруг на мгновение почувствовала всю комичность ситуации. Впрочем, вскоре Элизабет выпрямилась, и ее лицо, точно бледная луна, вновь появилась в поле моего зрения.
— Я пришла к вам с подарками, ваша милость, — довольно громко сообщила она и, понизив голос, прибавила: — И с новостями. Пожалуйста, впустите меня, ради нашего короля.
Бешеный гнев так и вспыхнул в моей душе: да как она смеет упоминать о нем! Впрочем, сочла я, Шор, видимо, все еще считает, что находится у него на службе и я для нее по-прежнему его жена. Я отодвинула засов и, как только Шор метнулась внутрь, точно перепуганная кошка, сразу же снова его задвинула.
— Как? — ровным голосом произнесла я. — Как ты посмела явиться сюда? Непрошеная.
