— Да, сэр Уильям был хорошим человеком, — признала я.
— Теперь, когда его нет, вы потеряли самого верного своего защитника. И всем вам грозит страшная опасность, — заявила Шор без тени сомнения. — Как и мне, впрочем.
Она снова накинула на голову капюшон и двинулась к двери, но на пороге остановилась и сказала:
— Ваша милость, я желаю добра вам и сыновьям Эдуарда. Если я смогу еще чем-то послужить вам, я непременно это сделаю. Но пока никто не должен видеть, что я прихожу к вам. Вряд ли я осмелюсь явиться снова в ближайшее время.
— Погоди, — остановила я. — Так значит, лорд Стэнли остался верен юному королю Эдуарду?
— Лорд Стэнли, епископ Мортон и архиепископ Ротерхэм брошены в тюрьму по приказу герцога Глостера, они подозреваются в предательской деятельности и поддержке вашей семьи. Герцог уверен, что они готовили против него заговор. В Совете теперь остались только те, кто полностью подчиняется воле Ричарда.
— Не сошел ли герцог Глостер с ума? — воскликнула я, не веря собственным ушам. — Да он и впрямь сошел с ума!
Элизабет Шор покачала головой.
— Нет, по-моему, он намерен предъявить свои права на трон. Помните, наш король любил повторять: Ричард всегда исполняет свои обещания, а уж если он поклялся что-то сделать, так сделает это во что бы то ни стало.
Мне было неприятно слушать, как эта особа цитирует моего мужа, но не согласиться с ней было невозможно. А Шор, немного помолчав, продолжила:
— Думаю, Ричард поставил цель. И дал себе слово. По-моему, он уверен, что и для него, и для всей Англии самое лучшее — это сильный новый правитель, а не двенадцатилетний ребенок на троне. И теперь, когда он окончательно решился, он сделает все, чтобы самому занять трон. Чего бы это ни стоило.
Шор чуть приоткрыла дверь и, подхватив корзинку, выскользнула наружу: все должно было выглядеть так, будто она всего лишь принесла нам провизию. Уже оказавшись за дверью, она снова подняла на меня глаза.
— Наш король всегда говорил, — прошептала Шор, — что Ричард ни перед чем не остановится, если разработал для себя определенный план действий. Если он и теперь ни перед чем не остановится, то вам грозит страшная опасность. Я надеюсь лишь на то, что вы, ваша милость, все же сумеете как-то ее избежать… сумеете сберечь и себя, и ваших детей… ваших с Эдуардом сыновей… — Она быстро поклонилась мне. — Да хранит всех вас Бог — ради него!
Шор затворила за собой дверь и тут же ушла.
Я не колебалась. Глухой удар топора по шее Гастингса на вершине Зеленой башни прозвучал для меня, словно звуки трубы, возвещающие начало скачек. Только теперь начинались «скачки», имевшие целью спасение моего сына от его собственного дяди, вставшего на тропу преступлений. В душе моей не осталось ни малейших сомнений, что Ричард уничтожит обоих моих сыновей, желая расчистить дорогу к трону. Да и за жизнь сына герцога Кларенса, где бы этот мальчик сейчас ни находился, я не дала бы и медного гроша. Я же собственными глазами видела, как спокойно Ричард вошел в комнату к спящему королю Генриху и придушил его, совершенно беззащитного, только потому, что Генрих обладал не меньшими правами на трон, чем Эдуард. И теперь я была уверена, что Ричард будет следовать той же логике, какой все они, три брата Йорка, придерживались в ночь убийства Генриха VI. Этот король, полноправный и освященный церковью, стоял тогда на пути их династии к власти — вот они его и убрали. Ныне на пути Ричарда к трону встал мой сын Эдуард V. Так что Ричард при первой же возможности убьет его, своего племянника, и я, вполне вероятно, не сумею предотвратить трагедию, поскольку сижу в этой норе. Но я дала себе клятву: моего младшего сына Ричард ни за что не получит.
Я давно уже подготовила своего маленького Ричарда к тому, что ему, возможно, придется уехать от меня и скрываться, но когда я сообщила, что уходить он должен немедленно, прямо сегодня ночью, это настолько его потрясло, что он смертельно побледнел, но не заплакал. Мальчишеская храбрость не позволила ему даже понуриться; он так и стоял с высоко поднятой головой, закусив губу, но слез себе не позволил. Ему было всего девять, но его воспитали должным образом — как принца Йорков, — и это воспитание требовало неизменно мужественного поведения. Я поцеловала сына в макушку, попросила его вести себя хорошо и не забывать о том, что и как ему нужно делать. А когда стемнело, я провела его через часовню к каменной лестнице, мы спустились глубоко в катакомбы и миновали каменные усыпальницы и сводчатые склепы, освещая путь фонарем и горящей свечой, которую Ричард крепко сжимал в руке. И я видела, что свет свечи не мигает и не колеблется — значит, мой мальчик не дрожит от страха даже при виде этих мрачных темных гробниц. Он быстро и решительно шагал рядом со мной и голову по-прежнему держал высоко.
Наконец мы вышли к потайной железной дверце, за которой находился каменный пирс, довольно далеко выступавший в воду. У причала тихо покачивалась небольшая лодка. Таких яликов на реке были сотни. А ведь прежде я надеялась отослать своего сына в Бургундию на большом военном корабле под защитой моего брата Эдварда и его команды, но уже одному богу было известно, где теперь находится Эдвард, зато я хорошо знала: флот восстал против нас и перешел на сторону герцога Ричарда Глостера. В моем распоряжении больше не имелось ни одного военного судна. Так что приходилось довольствоваться этой утлой лодчонкой и отправлять моего мальчика в путь почти без защиты, если не считать двух верных слуг и материнского благословения. Один из старых друзей Эдуарда, сэр Эдвард Брэмптон, ждал моего сына в Гринвиче; мне было известно, что он очень любил моего покойного мужа, во всяком случае, я надеялась на это. Хотя, разумеется, уверена ни в чем не была.
Двое наших слуг молча ждали в лодке. Чтобы ялик не унесло течением, в кольцо, вмурованное в каменную ступень лестницы, они продели веревку и крепко за нее держались. Я подтолкнула Ричарда к лодке, слуги подхватили моего сына и усадили на корме. Времени на долгое прощание не было, да и что я могла сказать? Я могла лишь молить Господа спасти и сохранить моего мальчика, но слова застряли у меня в горле колючим комом, словно я проглотила кинжал. Мужчины оттолкнулись от причала, я подняла руку, помахала Ричарду на прощание и в последний раз увидела его смертельно бледное личико под капюшоном плаща: мой сын смотрел прямо на меня.
Я поспешно заперла за собой железную дверцу, быстро поднялась по каменной лестнице, беззвучно миновала темные катакомбы и уже у себя выглянула в окно. Лодочка с Ричардом порядком отплыла от берега, смешавшись с другими лодками на реке; мне было видно, что слуги работают на веслах, а мой мальчик съежился на корме. Вряд ли кому-то могло прийти в голову остановить их. Таких лодчонок там были десятки, сотни, и все они деловито бороздили воды, направляясь с одного берега на другой; ничье внимание не должны были привлечь двое работяг с маленьким посыльным. Я настежь распахнула окно, но кричать сыну вслед не стала. Мне просто хотелось, чтобы он мог заметить меня, если поднимет глаза; чтобы он понял, как нелегко мне отпускать его; чтобы он знал: до самой последней минуты, до самой последней секунды я смотрела ему вслед, пытаясь различить его в густых сумерках; чтобы он не сомневался: я всегда, до конца своей жизни, до своего смертного часа и даже после смерти, буду ждать его, надеяться на встречу, и река будет нашептывать мне его имя.
