— Он такой красивый, — с изумлением промолвила я. — Неужели ты не боишься его уронить?
— А с чего мне ронять его? — удивился Джаспер. — Тогда уж надо другого бояться: что я могу избаловать его, уж больно много внимания я ему уделяю. Твоя гувернантка, например, считает, что ребенка следует подольше оставлять одного и не играть с ним каждый день.
— Она что угодно скажет, лишь бы иметь возможность подольше посидеть за обеденным столом или подремать в любимом кресле, — ядовито заметила я. — Это ведь она, опасаясь лишней работы, убедила мою мать, что мне совершенно ни к чему осваивать латынь. Я ни в коем случае не хочу, чтобы она учила и моего сына тоже.
— О нет, — откликнулся Джаспер. — Мы найдем ему другого наставника, самого лучшего. Пригласим кого-нибудь из университета. Возможно, из Кембриджа. Это будет человек, который сможет дать нашему Генри хорошие знания по всем основным предметам. Я думаю, это может понадобиться нашему мальчику. Пусть ознакомится и с современными науками, и с классическими; пожалуй, география и математика пригодятся ему не меньше риторики.
И Джаспер, наклонившись к Генри, запечатлел сочный поцелуй на его тепленьком животике. Малыш засмеялся от удовольствия и замахал ручонками.
— Вряд ли он станет наследником трона, — напомнила я Джасперу, хотя сама была совершенно уверена в обратном, — так что ему вовсе не обязательно быть образованным, как принц. Наш трон пока занят законным королем, а затем его унаследует принц Эдуард; да и королева наша еще молода и легко может родить других сыновей.
Но Джаспер, казалось, меня не слушал; он увлеченно играл с племянником в прятки: накрывал ему личико полотняной салфеткой и быстро ее снимал. Мальчик был в таком восторге, что даже слегка взвизгивал каждый раз, когда Джаспер проделывал этот трюк. Было совершенно очевидно, что оба хоть целый день готовы столь замечательно проводить время.
— Ты не понял меня? — продолжала я. — Скорее всего, Генри никогда не унаследует трон и останется лишь одним из королевских родственников. И тогда все твои заботы о каком-то там особом образовании для него будут напрасны.
Джаспер прижал к себе ребенка, согревая его под теплым одеяльцем, и воскликнул:
— Никогда никакие заботы о нем я не сочту напрасными! Для меня этот малыш дороже всего на свете. Ведь он — сын моего брата, внук моего отца, Оуэна Тюдора, и моей матери, благослови ее Господь, а она, между прочим, была королевой Англии.
[14]
Он дорог мне еще и потому, что это твой сын — я не забыл и никогда не забуду тех страданий, которые ты перенесла в родах. И он поистине драгоценен для всех Тюдоров. Что же до всего остального, то будущее наше известно лишь Господу, и только Он, если пожелает, приоткроет нам завесу этой тайны. Но если когда-нибудь Англии понадобится такой наследник, как Генри Тюдор, все увидят, что я сумел не только должным образом вырастить и воспитать его, но и сделал все возможное, чтобы подготовить его к управлению своей страной.
— Зато обо мне точно никогда не вспомнят, — раздраженно буркнула я. — Никогда я никому не понадоблюсь. Все считают, что я пригодна только заключать браки и рожать детей. И хорошо еще, если при этом я вообще останусь жива.
Джаспер внимательно, без улыбки посмотрел на меня. Выражение его глаз было таким, что я впервые в жизни почувствовала: кто-то все же сумел хорошенько меня разглядеть.
— Ты — наследница Бофоров, — медленно произнес он. — Именно кровное родство с тобой и дает Генри право претендовать на трон. Именно родство с тобой, Маргаритой Бофор. И Господу нашему ты тоже поистине дорога, уж это-то тебе и самой, полагаю, известно. Я, например, никогда не встречал женщины, более преданной Богу. Да ты и с виду куда больше напоминаешь ангела, чем обычную девушку.
Я вспыхнула, точно простолюдинка, которую похвалили за красоту.
— Не знала, что ты заметил.
— Заметил, заметил. И мне кажется, у тебя действительно призвание. Ясно, конечно, что аббатисой тебе никогда не стать, но божественное призвание у тебя, по-моему, действительно есть.
— Но ответь мне, Джаспер, что хорошего в моем призвании и моей преданности Богу, если я не могу служить примером всем прочим верующим? Если единственное, что меня ждет, — это замужество, брак с человеком, которому я, скорее всего, буду совершенно безразлична, а затем — ранняя смерть в родах?
— Времена теперь наступили тяжелые, опасные, — задумчиво промолвил Джаспер, — и трудно понять, как тебе действовать в первую очередь. Вот я считал, что мой долг — служить достойным помощником моему брату и поддерживать порядок в Уэльсе во имя короля Генриха. Но теперь мой брат мертв, а поддержание порядка в Уэльсе именем короля выливается в необходимость вести непрерывные войны с теми, кто не желает ему подчиняться; к тому же всякий раз, как я прибываю ко двору, королева твердит мне, что я должен следовать ее указаниям, а не распоряжениям короля. Она уверена, что спасение Англии именно в ней, что только она способна привести нас к миру и союзу с Францией, нашим величайшим врагом.
— Как же ты решаешь, что именно тебе делать в том или ином случае? — поинтересовалась я. — Может, Господь направляет тебя?
Правда, мне казалось совершенно невероятным, что Бог решил вдруг пообщаться с рыжим Джаспером, который даже сейчас, в марте, был с ног до головы покрыт веснушками.
Он рассмеялся.
— Нет, Господь Бог не ведет со мной бесед. Просто я стараюсь сохранить веру в свою семью, в своего короля и в свою страну — именно так, в таком порядке. Я готовлюсь к новым трудностям. И надеюсь на лучшее.
Придвинувшись ближе, я совсем тихо спросила:
— А как ты считаешь, Ричард Йорк осмелится отнять у короля трон, если Генрих продолжит болеть? Если его величеству так и не станет лучше?
— По-моему, это более чем вероятно, — кивнул Джаспер с унылым видом.
— Но что тогда делать мне? Если ты будешь далеко, а трон захватит лжекороль?
— Говори уж честно: если король Генрих скончается, а следом за ним и его сынок, — отозвался Джаспер, задумчиво посмотрев на маленького Генри.
— Не дай Бог!
— Аминь. Но предположим все же, что король и принц действительно умрут один за другим. Тогда именно твой малыш окажется первым среди претендентов на престол.
— Это мне и самой прекрасно известно.
— А тебе не кажется, что именно в этом твое призвание? В том, чтобы оградить свое дитя от опасностей, научить его управлять государством, подготовить к исполнению наивысшей миссии — быть уважаемым правителем этой страны, королем и помазанником Божьим? Разве тебе не хочется увидеть, как он станет не просто мужчиной, а монархом, человеком, обладающим почти небесной властью над подданными?
— Всю жизнь мечтала об этом, — еле слышно пролепетала я. — Мне это даже снилось. С момента его зачатия мне снилось, что я должна непременно сберечь его, выносить и благополучно родить, что это и есть мое призвание, подобно тому как Жанна д'Арк была призвана короновать в Реймсе французского дофина. Но раньше я открывала эти помыслы только Богу в своих молитвах.
