Херберт засмеялся, и мой муж — предатель, сума переметная! — засмеялся вместе с ним.
Назад в Линкольншир мы скакали в ледяном молчании. Прибыв домой, я полностью посвятила себя молитвам и научным занятиям. Супруг попытался было отпустить несколько шутливых замечаний, но ответа на них не дождался; затем он спросил, не хочу ли я вместе с ним отправиться в Лондон, — словно не понимал, что у меня нет ни малейшего желания посещать столицу, празднующую свой позор! — но я по-прежнему молчала, и тогда он полностью переключился на управление своими обширными земельными владениями и на поддержание связей с лондонскими торговцами. Решимость нового короля во что бы то ни стало сохранить мир в стране означала большее количество рабочих мест для здешнего джентри, и моему супругу приходилось теперь бороться с корыстолюбием и коррупцией местных чиновников, жировавших при вялом правлении короля Генриха. Залы суда теперь должны были открыться для всех, и судить там должны были по справедливости, а не в соответствии с тем, можешь ли ты дать взятку судебным чиновникам. Новый король Эдуард созвал парламент и заявил, что твердо намерен жить своими трудами и не обременять государство чрезмерными налогами. Он также распорядился любыми средствами обеспечить безопасность на дорогах и существенно уменьшить все частные армии, а также незамедлительно отдавать под суд всех разбойников и преступников и особенно следить за тем, что творится в пивных и на больших дорогах. Подобные реформы приветствовали почти все, предвкушая в скором времени процветание Англии под эгидой славного сына Йорка, твердо намеренного вести свою страну по мирному пути. Казалось, все прямо-таки влюблены в юного красавца Эдуарда. Все, но только не я.
Королю Эдуарду было девятнадцать лет, то есть всего на год больше, чем мне; как и я, он пережил смерть отца; как и я, мечтал о величии. Однако он-то сумел добиться своего: он возглавил армию и, чувствуя себя главой своего дома, захватил английский трон, тогда как я не сделала ровным счетом ничего. Это он, Эдуард, стал для Англии настоящей Жанной д'Арк, а вовсе не я! Я даже не сумела удержать при себе собственного сына! И потом, этот мальчишка Эдуард, которого все вокруг называли «чудеснейшей розой Англии», ее «волшебным белым цветком», славился своей красотой, храбростью и силой, тогда как я представляла собой сущее ничтожество. Женщины обожали Эдуарда и готовы были без конца петь ему хвалы, восторгаясь его внешностью и обаянием. А я даже у него при дворе не могла появиться. Я была никому не известна, точно растение, что напрасно источает свой дивный аромат в воздухе пустыни. Новый король даже никогда не видел меня. И никто не посвятил мне ни одной, даже самой крошечной, баллады; ни один художник не вызвался написать мой портрет. Я была женой человека, полностью лишенного каких бы то ни было амбиций; человека, который отказывался отправляться на войну, пока обстоятельства не вынудили его это сделать. Я была матерью ребенка, которому в опекуны назначили моего врага; я была возлюбленной — «возлюбленной на расстоянии»! — мужчины, потерпевшего жестокое поражение и вынужденного отправиться в ссылку. Я тратила свою жизнь — которая день ото дня казалась мне все короче, словно в тот несчастный год вечерние сумерки начинались уже с утра, — на бесконечные молитвы. Преклонив колена, я просила Бога об одном: пусть поскорее кончатся эти темные зимние дни, пусть падет ненавистный дом Йорков, пусть на трон вернется законный король, король Ланкастеров.
ОСЕНЬ 1470 ГОДА
Но миновала не одна темная холодная зима, а почти десять зим, прежде чем Господь освободил меня и мой дом от тяжкого унижения, от ощущения ссылки в родной стране. Девять долгих лет я прожила с мужем, не имея с ним ничего общего, кроме нашего нового дома в Уокинге. Да, у нас был общий дом, общие земли и даже общие интересы, однако я чувствовала себя одинокой и безумно скучала по сыну, который воспитывался в семье моего врага; к тому же я должна была притворяться, что Херберт — не враг мне, а друг. Мы со Стаффордом так и не сумели зачать ребенка; винить в этом следовало, по-моему, тех повитух, что принимали у меня первые роды; ничего не поделаешь, мне приходилось терпеть великодушие мужа, делавшего вид, что он смирился с моей неспособностью подарить ему наследника, и никогда меня не упрекавшего. Мы оба были вынуждены полностью подчиниться Йоркам, которые носили королевскую мантию из горностая так, словно в ней родились. Еще в первые годы своего правления наш молодой король Эдуард женился на одной незнатной особе, не имевшей в обществе никакого веса; большинство людей были уверены, что эта Елизавета Вудвилл просто околдовала его, прибегнув к помощи своей матери Жакетты Риверс, настоящей ведьмы и близкой подруги королевы Маргариты Анжуйской. Впрочем, теперь эта Жакетта переметнулась на сторону Йорка и стала поистине править при дворе своего зятя. А ее дочь, эта алчная сирена Елизавета, называвшая себя королевой Англии, умудрилась поймать в свои сети даже племянника моего мужа, малолетнего герцога Генри Стаффорда. Отняв у нас мальчика, хотя мой супруг был его родным дядей и последним его близким родственником, оставшимся в живых, она обвенчала его со своей сестрицей Екатериной Вудвилл, которая по происхождению и воспитанию годилась в лучшем случае пасти кур в Нортгемптоне. И теперь эта девица Вудвилл стала новой герцогиней и главой семейства Стаффорд. Мой муж, правда, и не думал протестовать против подобного похищения юного Генри, утверждая, что таков наш новый мир и необходимо привыкать к его законам. Но я привыкать не желала. И не могла. И знала, что никогда не привыкну.
Раз в год я навещала сына, живущего в показной роскоши дома Хербертов. Я видела, как он растет и мужает; видела, что он чувствует себя своим среди этих предателей-йоркистов. Я замечала, что Анна Девере, жена Черного Херберта, искренне любит моего мальчика, а Уильям, сын Херберта, и вовсе является его лучшим другом, они вместе играют и занимаются различными науками и искусствами. Также я замечала, что мой сын весьма нежен с Мод, дочерью Хербертов, которую они — конечно, не намекая на это и словом — явно прочили ему в жены.
Каждый год я честно исполняла свой долг: ездила к сыну и подолгу разговаривала с ним о его любимом дяде Джаспере, по-прежнему находившемся в ссылке, и о его кузене короле Генрихе, которого Эдуард Йорк заключил в лондонский Тауэр.
[24]
Мальчик слушал меня внимательно, его карие глаза улыбались и были покорны. Казалось, он готов слушать меня сколь угодно долго, всегда очень спокойный и обходительный, никогда со мной не споривший и никогда не задававший никаких вопросов. Поэтому-то я и не была уверена, действительно ли он понимает смысл моих страстных, искренних проповедей, но без конца повторяла следующее: он должен блюсти себя и терпеливо ждать, твердо зная, что ему, пока еще мальчику, в будущем надлежит стать избранником Божьим, что мы с ним наследники дома Бофоров и дома Ланкастеров, что я чуть не умерла, давая ему жизнь, что нас обоих спас Господь во имя великой цели, что он родился не для того, чтобы радоваться любви таких, как Уильям Херберт. И разумеется, мне совершенно не хотелось получить в невестки такую девицу, как Мод Херберт.
