Я твердила сыну, что ему надо вести себя в семье Херберт как шпиону в стане врагов. Ему надлежит быть в высшей степени вежливым и учтивым, но в душе стремиться к отмщению. Он должен преклонять пред ними колено, мечтая, однако, пойти против них с мечом. Но он вовсе не желал идти против них. Да и не мог желать. Все-таки он был еще слишком мал и жил в их семье как ребенок, сердце которого открыто всему миру; сначала ему исполнилось пять лет, затем шесть, семь… До тринадцати лет он находился под их опекой и успел стать юношей, все это время окруженный их, а не моей заботой. В какой-то степени именно они создали его. Он действительно стал для них сыном. Причем любимым. А моим сыном он никогда себя не ощущал, да и я никогда не была ему настоящей матерью — именно этого я не могла простить тем, кто нас разлучил.
Почти девять лет я нашептывала Генри на ушко ядовитые слова, стараясь подорвать авторитет его опекуна, которому он полностью доверял, и жены Херберта Анны Девере, которую он любил всем сердцем. Я видела, как он расцветает благодаря их стараниям, как он умнеет благодаря их наставничеству. Они нанимали для него лучших мастеров фехтовального искусства, лучших преподавателей французского языка, математики и риторики. Они ничего для него не жалели и не только старались дать ему знания по тем или иным наукам или искусствам, но и ненавязчиво направляли на путь истинный, пробуждая в его душе желание стать умнее и образованнее. В семье Херберт мой сын получил такое же воспитание, как и их собственные сыновья, а с их старшим мальчиком он вместе учился и очень дружил. Нет, у меня не было причин жаловаться на них. И все же я с трудом душила в сердце безмолвный вопль гнева и возмущения, никогда, впрочем, не позволяя ему вырваться на волю. Ведь это все-таки мой сын, наследник английского трона, прямой потомок рода Ланкастеров! Отчего же, скажите на милость, он живет не со мной, а в доме отъявленных йоркистов, да еще и чувствует себя там совершенно счастливым?
Ответ на этот вопрос был мне ясен. И я прекрасно понимала, почему его отдали именно в этот дом: из моего сына тоже выращивали верного йоркиста. Мне было хорошо известно, как ему нравится роскошь и удобства замка Раглан; я не сомневалась, да что там, я могла бы поклясться, что все это он, безусловно, предпочтет святой простоте нашего с сэром Генри нового дома в Уокинге — если бы, конечно, ему хоть раз разрешили нас навестить. Моего сына согревала нежная, но не слишком навязчивая набожность Анны Девере, а мои жесткие требования — например, обязательно вызубрить все необходимые дневные молитвы — казались ему чрезмерными, и я прекрасно знала об этом. Он искренне восхищался решительностью и мужеством Уильяма Херберта, хотя по-прежнему любил Джаспера и регулярно писал ему. И все же в своих посланиях он по-детски хвастался и восхвалял своего опекуна, которого считал образцом благородного рыцаря и добропорядочного землевладельца, но который при этом был старинным недругом его любимого дяди.
А для меня хуже всего было то, что в глазах сына я выгляжу женщиной, неспособной примириться с поражением; да, он был именно такого мнения обо мне. Он не сомневался: раз я помню, как свергли моего короля, раз в одной из этих войн я потеряла своего первого мужа и отца своего единственного сына, а брату моего мужа пришлось бежать из страны, значит, все эти беды и разочарования заставили меня окунуться в религию. Он полагал, что я, как и любая другая женщина, ищу утешения у Бога, потерпев крах собственной жизни, и мне никак не удавалось убедить его, что в моей любви к Богу как раз и заключена моя сила и моя будущая слава. У меня не получалось доказать ему, что нам еще рано сдаваться, что я не считаю себя поверженной, что даже сейчас уверена: долго Эдуард Йорк на престоле не засидится, мы снова одержим победу и вернем себе трон. Но сколько я ни объясняла это сыну, сколько ни повторяла все снова и снова, я ни разу не получила доказательств того, что мои слова достигли цели; и его растерянная улыбка, а также то, как покорно он склонял передо мною голову, еле слышно произнося: «Да, госпожа матушка, наверное, вы правы», свидетельствовали столь же явно, как если бы он это озвучил: на самом деле он думает, что я заблуждаюсь и что мои речи совершенно неуместны.
Да, именно я родила его на свет, но провела рядом с ним лишь год, самый первый год его жизни. С тех пор мы встречались пару раз в год, редко чаще, и я напрасно тратила время, отведенное мне на общение с ним, пытаясь заставить его быть верным делу, проигранному почти десять лет назад. Ничего удивительного, что он отнюдь не льнул ко мне. И, становясь взрослым, должно быть, находил мои устремления все более безнадежными и глупыми.
Но я не в силах была измениться. Видит Бог, если б я только могла как-то примириться со своей судьбой, с обществом человека, который был всего лишь посредственностью, со страной, где правят король-узурпатор и королева, которая, на мой взгляд, во всех отношениях ниже меня; если б я обращалась к Господу нашему лишь раз в день в вечерних молитвах, я бы действительно постаралась утешиться тем, что имею, и жить как все. Но меня не устраивала реальность. Мне хотелось иметь супруга, не только обладающего мужеством и решительностью, но и способного играть значительную роль в государственных делах. Мне хотелось, чтобы моей страной руководил законный монарх, и об этом я молила Бога по пять раз на дню. Такой уж я уродилась и пойти против себя не могла.
Уильям Херберт был, разумеется, во всех отношениях человеком короля Эдуарда. И в его семье мой сын, мой родной сын, этот цветок дома Ланкастеров, учился говорить об узурпаторе с почтением и восхищаться так называемой неотразимой красотой его жены, этой низкородной Елизаветы Вудвилл, брак с которой был заключен так поспешно и тайно.
[25]
Мало того, моего сына учили просить Господа даровать проклятому дому Йорков наследника! Королева Елизавета была плодовита, как подзаборная кошка, каждый год рожала и рожала, но пока только девчонок. Судя по всему, она сама была в этом виновата. Недаром ходили слухи, что она женила на себе Эдуарда с помощью колдовства. Всем было известно, что многие женщины в ее роду баловались магией, и теперь она оказалась способна производить на свет лишь новых маленьких ведьмочек, которые годились разве что для костра; а вот подарить королю принца никак не получалось, тут ее магические способности ни капли ей не помогали.
Вполне возможно, что, если бы им несколько раньше удалось зачать и произвести на свет наследника престола, наша история развивалась бы иначе; однако наследника они так и не произвели, а свойственная всем Йоркам способность к предательству медленно, но верно разрушала изнутри их необычайно разросшийся дом. Знаменитый советчик и наставник Эдуарда граф Уорик переметнулся в стан врага, хотя сам же некогда помог этому мальчишке взобраться на трон, а брат Эдуарда Георг, герцог Кларенс, объединился с Уориком и стал плести интриги против короля, которому присягал на верность.
Зависть — фамильное проклятие Йорков — отравила ту второсортную кровь, что текла в жилах Георга Кларенса. И он, чувствуя, что Уорик все больше отдаляется от его старшего брата Эдуарда, старался сам поближе подползти к этому «делателю королей», мечтая о его благосклонности и такой же «услуге». Уорик в свою очередь тоже размышлял о том, что подобный трюк можно бы и повторить, попросту заменив на престоле одного брата другим. Для начала Уорик вполне успешно женил Георга на своей дочери Изабелле, а затем, подобно змею в садах Эдема, принялся с легкостью искушать своего зятя, призывая перестать поддерживать брата и крепко задуматься о том, чтобы самому узурпировать трон узурпатора. В итоге им даже удалось схватить короля Эдуарда, точно тот был короной на вершине майского шеста, и некоторое время продержать его в плену.
[26]
Вот тогда я решила, что путь для меня открыт.
