Когда на свет появилась принцесса Сесилия, я сновала туда-сюда между спальней роженицы и теми помещениями, где ждали придворные, молясь о здоровье и благополучии королевы и новорожденной девочки. Затем Елизавета попросила меня стать крестной матерью маленькой принцессы, так что именно я поднесла малышку к купели, именно я считалась в тот момент главной фавориткой королевы.
Почти каждый год Елизавета рожала по ребенку, и это ни на минуту не давало мне забыть о том, что и я когда-то родила сына, но мне не позволили ни вырастить его, ни воспитать. В течение этих долгих десяти лет я примерно раз в месяц получала письмо от своего мальчика, который все взрослел, стал юношей, потом молодым мужчиной; однажды я вдруг поняла, что он приближается к зрелому возрасту и ему пора наконец предъявить свои притязания на королевский трон.
Джаспер сообщал мне, что постоянно руководит образованием Генри; кроме того, тот честно исполнял все мои религиозные наставления. Как и подобает молодому рыцарю, Генри участвовал в турнирах, охотился, много скакал верхом, упражнялся в стрельбе из лука, играл в теннис и плавал — все эти занятия должны были сделать его тело здоровым, сильным и готовым к любым баталиям. Джаспер также поощрял интерес моего сына к военным хроникам и каждого гостившего у них ветерана просил не уезжать, пока тот не обсудит с Генри битву, в которой лично участвовал, и не поделится мнением о том, можно ли было ее выиграть или провести несколько иначе. У Генри были отличные учителя; с их помощью он изучал, например, географию Англии и сразу мог определить, где лучше высаживать войска с кораблей; он также изучал юридические науки и традиции своей страны, чтобы в урочный час стать королем поистине справедливым и мудрым. Джаспер никогда не жаловался в письмах, каких трудов и усилий ему стоит дать подобные знания юноше, пребывающему в ссылке, вдали от родины, которую он, возможно, никогда не увидит; как сложно готовить Генри к сражениям, в которых он, возможно, никогда не примет участия. Но самое главное — мы оба, я и Джаспер, начинали чувствовать, что все наши труды напрасны, что у нас нет никаких шансов на успех. И особенно острое разочарование мы испытали, когда король Эдуард IV, отмечая двадцать первый год своего правления, устроил в Вестминстерском дворце невероятно пышное празднование Рождества и на этом торжестве рядом с ним постоянно находился красивый, здоровый мальчик — его сын принц Эдуард Уэльский.
За десять лет моего брака с Томасом Стэнли я почти утратила надежду на возвышение моего сына. Однако Джаспер, находясь далеко в Бретани, был по-прежнему крепок в своей вере; да, собственно, ничего иного ему и не оставалось. Впрочем, в душе и я была глубоко убеждена, что на английском престоле должен находиться только член семьи Ланкастер, и убежденность эта огнем жгла мое сердце. Генри был единственным наследником нашего дома, если не считать моего племянника герцога Бекингема. Но юного герцога женили на сестрице Елизаветы Вудвилл, и он, таким образом, угодил в ярмо Йорков, тогда как мой сын остался преданным нашей мечте и, хотя ему уже исполнилось двадцать пять лет, все еще искренне, пусть и довольно слабо, ожидал победы; кроме того, хоть он и стал взрослым мужчиной, ему еще не хватало независимости мышления и он не мог открыто заявить любимому дяде или мне, его матери, что он отказывается воплощать в жизнь наши давнишние планы, и без того стоившие ему детства и по-прежнему державшие его в плену.
И вот, как раз перед Рождеством, мой муж Томас Стэнли заглянул в мою комнату, которую королева специально отвела мне в своих покоях, и сообщил:
— У меня хорошие новости. Я договорился с королем, твой сын сможет вскоре вернуться на родину.
Священная Библия выскользнула у меня из рук, но я все же успела подхватить ее, и она не упала на пол.
— Но король никогда не соглашался…
— Он согласился!
От радости и облегчения я даже стала немного заикаться.
— Н-но… я и н-не надеялась, что он…
— Эдуард решительно настроен на войну с Францией. И не хочет, чтобы твой сын болтался на границе, точно соперничающий правитель, или заложник, или еще кто-нибудь в этом роде. Его величество не только разрешит Генри приехать домой, но даже, возможно, вернет ему титул графа Ричмонда.
У меня даже дыхание перехватило.
— Слава Тебе, Господи, — прошептала я, страстно желая упасть на колени и возблагодарить Бога молитвой за то, что Он послал нашему королю немного здравого смысла и милосердия. — А его земли?
— Ну, Уэльс-то он, разумеется, никогда назад не получит, ведь он Тюдор, — отрезал мой муж со свойственной ему грубоватой прямолинейностью. — Но королю все-таки придется кое-что вернуть. Да и ты могла бы выделить сыну кое-какие земли из тех, что получила в приданое.
— Генри должен иметь свои собственные земли! — возмутилась я. — И я вовсе не обязана дарить ему что-то из своих владений. Королю придется вернуть Генри его поместья.
— А еще твоему сыну предстоит жениться на той, на кого укажет королева, — осторожно предупредил меня сэр Томас.
— Да ни за что! Я не позволю ему жениться на каком-то довеске к этим Йоркам! — воскликнула я, моментально приходя в бешенство.
— И все-таки он женится на той, на кого укажет королева, — настойчиво повторил мой супруг. — Впрочем, она испытывает к тебе самые теплые чувства, так почему бы тебе прямо не сказать ей, кого из возможных кандидаток ты бы предпочла? Мальчику все равно придется жениться, и ему никогда не позволят вступить в брак с той, которая укрепила бы его положение как наследника Ланкастеров. Это непременно должна быть девушка из лагеря йоркистов. Или даже из дома Йорков. Если ты будешь вести себя достаточно умело и разумно, твой сын может получить в невесты одну из принцесс Йоркских. Видит Бог, принцесс в этом семействе более чем достаточно.
— Неужели он сможет прямо сейчас вернуться домой? — еле слышно спросила я.
— Да, сразу после рождественских праздников, — подтвердил лорд Стэнли. — Мне еще нужно хорошенько убедить короля, но главное сделано: они нам обоим доверяют и убеждены, что мы не впустим в их дом врага.
Мы так давно в последний раз обсуждали судьбу моего сына, что я уже начала сомневаться, по-прежнему ли лорд Стэнли разделяет мое тайное стремление сделать Генри королем.
— Но разве они забыли, что мой сын — соперник короля Йорка? — спросила я, понизив голос до шепота, хоть мы и находились в моих личных покоях.
— Разумеется, он является соперником Эдуарда, — спокойно произнес муж. — Но пока Эдуард жив, у Генри нет ни малейшего шанса на трон. Никто в Англии не пойдет за каким-то чужаком, если тот вздумает поднять мятеж против монарха. А если король Эдуард умрет, то есть еще и принц Эдуард, а если и с тем что-то случится, есть принц Ричард — и все это возлюбленные сыновья правящего дома Йорков. В таких обстоятельствах трудно даже представить себе, чтобы твой Генри хоть на шаг приблизился к трону. Ведь для этого ему пришлось бы переступить по меньшей мере через три гроба, пережить смерть могущественного короля и двоих принцев. Такое возможно лишь при чрезвычайно несчастливом стечении обстоятельств. Или, может, у твоего сына или у тебя самой хватит духу на подобное злодеяние?
