Я тоже пыталась поймать то божественное состояние, в которое погружен был наш король, но мне вечно кто-нибудь мешал — барабанил в дверь комнаты или громко звал, требуя немедленно спуститься и заняться делом; меня насильно втягивали в повседневную жизнь, возвращали в наш привычный греховный мир, и мои благие намерения, разумеется, тут же улетали прочь. Вся Англия ломала голову над тем, как заставить короля выйти из транса, ведь пока он, несмотря на все усилия, сидел вот так, безучастный, внимавший лишь голосам ангелов, тот, кто сам себя назначил регентом Англии,
[12]
— Ричард, герцог Йоркский, — взял бразды правления в свои руки и стал распоряжаться всем от имени монарха. Нашей королеве Маргарите Анжуйской ничего не оставалось, как только собрать своих друзей и сторонников и просить их в случае необходимости защитить новорожденного принца. Одни лишь эти ее опасения уже пробудили в обществе тревогу. По всей стране стали проходить смотры вооруженных сил; аристократы раздумывали, продолжать ли им поддерживать королеву-француженку, которую ненавидит большая часть англичан, хоть она и стала матерью самого настоящего английского принца, или же лучше принять сторону красивого и всеми любимого истинно английского лорда Ричарда Йоркского и помочь ему реализовать его собственные честолюбивые планы.
ЛЕТО 1455 ГОДА
Наконец-то он пришел, день моей свадьбы. Я стояла у дверей церкви в своем самом лучшем платье; подвязанный под грудью широкий кушак плотно обхватывал мои ребра, а мои еще по-детски худенькие плечи и руки совершенно тонули в нелепо широких рукавах. Что же касается головного убора, то он был так тяжел — высоченный конус с проволочным основанием, — что моя бедная голова невольно клонилась вниз, а легкая вуаль, ниспадавшая с его верхушки, совершенно скрывала мое бледное обиженное лицо. Мать находилась рядом со мной; именно ей предстояло подвести меня к моему новому жениху и покровителю Эдмунду Тюдору, который решил, как это сделал бы, несомненно, и любой другой мудрый опекун, что наилучший способ соблюсти мои интересы — это вступить со мной в брак. Конечно, именно себя он считал наиболее подходящим кандидатом на роль моего супруга.
— Мне страшно, — шепнула я матери.
Она с высоты своего роста быстро окинула меня полупрезрительным взглядом. Я и впрямь была маленькой и головой доставала ей всего лишь до плеча. В двенадцать лет я еще выглядела ребенком: грудь плоская, как доска, а на теле, спрятанном под бесчисленными слоями одежды, не заметно никаких признаков растительности. Служанкам пришлось набить лиф моего платья кусками холстины, создавая видимость бюста. Я не просто выглядела, но и действительно была настоящим ребенком, которого не только отсылают из родного дома, но и заставляют исполнять женский, супружеский долг.
— Нечего тебе бояться! — бросила мать довольно сердито.
Тогда я предприняла новую попытку объясниться с ней и даже слегка дотронулась до ее рукава, желая хоть на минуту привлечь к себе ее внимание.
— Я надеялась, что мне позволят остаться девственницей, как Жанна д'Арк. Вы же знаете, госпожа матушка, как сильно я этого хотела. Всегда хотела. Я всегда мечтала уйти в монастырь. И сейчас моя мечта не изменилась. Возможно, там мне удалось бы услышать глас Божий. Что, если сам Господь призывает меня на монашеский путь и на служение только Ему? Нам бы стоило внять совету нашего священника. Может, спросить у него прямо сейчас, пока еще не слишком поздно? Ведь если мы нарушим волю Божью, мой брак станет настоящим богохульством…
Мать повернулась ко мне, крепко сжала в ладонях мои ледяные руки и с самым серьезным видом произнесла:
— Маргарита, ты должна наконец уяснить: ты никогда не сможешь сама выбирать свой жизненный путь. Ты девушка, а у девушек, по сути, нет никакого выбора. К тому же ты из королевской семьи, так что не сможешь сама найти себе мужа: тебе его, так или иначе, подыщут другие. У членов королевской семьи не принято вступать в брак по собственной прихоти, и ты это прекрасно знаешь. И самое главное: ты принадлежишь к дому Ланкастеров, уже одно это навсегда определяет, кому тебе хранить верность и кого любить. Ты должна служить своему дому, своей семье и своему мужу. Раньше я до определенной степени потворствовала твоим фантазиям и даже позволяла тебе читать разные книги; но теперь настало время забыть о глупых легендах и глупых детских грезах. Пора исполнить свой долг. Не думай, что тебе удастся от этого увильнуть, как сделал твой отец, воспользовавшись лазейкой, достойной только труса. Ты не сможешь так поступить.
Меня потрясло столь неожиданное упоминание об отце. Мать старалась никогда не говорить о нем, своем втором муже, разве что в форме смутных намеков и самых общих фраз. Я уже готова была полюбопытствовать, что это за лазейка, «достойная разве что труса», с помощью которой мой отец ускользнул от исполнения долга, но тут двери церкви распахнулись, и мне пришлось сделать несколько шагов вперед, принять руку моего жениха, а затем дать у алтаря клятву быть ему верной женой. Я чувствовала, как крепко крупная рука Эдмунда Тюдора сжимает мою ладонь, слышала его густой бас взрослого мужчины, когда он отвечал на вопросы священника; сама же я едва шептала. Затем Эдмунд как-то неловко надел мне на палец тяжелое кольцо из уэльского золота, и я невольно крепко сжала пальцы в кулак — иначе бы кольцо свалилось: оно было мне велико. Я удивленно посмотрела на своего жениха: неужели он считает, что все идет как по маслу? Ведь это обручальное кольцо слишком велико для моей детской руки. Да и сам он слишком велик для меня, двенадцатилетней девочки: в два с лишним раза старше, сильный взрослый мужчина, закаленный в боях и полный честолюбивых планов, человек суровый, даже жесткий, принадлежавший к семье, которая всегда страстно стремилась к власти. А я была еще совсем ребенком, жаждала жизни духовной и молилась об одном: пусть люди поймут, что я не такая, как все, что я особенная, что во мне есть свет Господень. Но, кажется, абсолютно всем, кроме меня, было на это наплевать.
Итак, отныне мне предстояла жизнь замужней дамы в замке Ламфи, в Пембрукшире, в самом сердце этого ужасного Уэльса. Впрочем, в первые месяцы мне некогда было даже скучать по матери и родным — столь сильно все вокруг отличалось от того, к чему я привыкла. Мне пришлось почти всему учиться заново. Большую часть времени я проводила в обществе служанок и разнообразных «помощниц», подвизавшихся в замке. Мой муж и его брат дома появлялись редко; порой они налетали подобно грозовой туче и вскоре снова исчезали. Вместе со мной в Ламфи прибыли только мои гувернантка и камеристка; все прочие обитатели замка были мне совершенно незнакомы. К тому же вокруг все говорили только на валлийском языке и недоуменно пялились на меня, когда я пыталась попросить у них по-английски стакан легкого эля или кувшин воды для умывания. Я так тосковала по родному гнезду, по дружеским лицам наших слуг, что была бы рада, наверно, увидеть даже Уота, нашего грума.
