– Он знал, где искать? – спросил Крони.
Ответа не было.
– Почему вы не хотите ответить?
– Потому что не твоего ума дело, – сказал Спел.
Было тихо. Где-то в трубе журчала вода. Трубарь на слух определил диаметр трубы и напор в ней.
– Ну что будем делать? – спросил Спел у Геры.
– Ты лучше знаешь, – сказала девушка. – Ты стражник.
– Я выведу его и пристрелю. Скажу, что он прятался на улице, а я его нашел.
– А нельзя его не убивать? – спросила девушка.
Крони слушал это, словно к нему слова не относились. Да и они разговаривали, будто его не было в комнате.
– Если твой трубарь попадется, то он все сразу расскажет Мокрице. Себя не спасет и нас погубит. Мокрица давно подбирается к нашей семье. Не столько к тебе или ко мне, как к отцу. Понимаешь, какая для него находка трубарь?
– От меня они ничего не добьются, – сказал Крони.
– Говоришь, потому что не знаешь. Он из тебя выжмет все, что захочет, и ты умрешь в мучениях. Лучше умереть от моей пули и сразу, чем в камере пыток.
– Убивать меня нельзя, – сказал Крони. – Потому что заподозрят тебя, господин. Как я попал на этот уровень? Только с твоей помощью.
– А что ты предлагаешь? – спросил Спел деловито.
– Как будто обсуждают экскурсию за пещерными грибами, – поморщилась Гера. – Мужчины всегда остаются детьми.
– Я знаю, что делать, – сказал Крони. – Раз мне все равно погибать, покажи мне, как выйти наверх.
– Нет, – возразил Спел. – Лемень не смог. Ты тоже не сможешь. Ты же глупее.
– Может, я глупее, – сказал Крони. – Но я трубарь. Я могу пройти там, где не пройдет никто из вас. Я всю жизнь провел в туннелях. Я за один день нашел и библиотеку, и оружие, и видел Огненную Бездну. И вернулся. Если я уйду наверх, то обещаю не возвращаться назад. Мне и не нужно. Я лучше умру там. Я думаю, что вы знаете путь наверх, где хотел пройти Лемень.
– Мы знаем, – сказала Гера. – Мы показали Леменю. Но этого пути нет.
– Вы мне дадите нож, – сказал Крони. – И если меня поймают, я себя убью.
Спел посмотрел на Геру.
– Пускай идет, – сказала она. – Лемень тоже хотел пройти. Отпусти трубаря ради твоей сестры.
– Мы рискуем, – сказал Спел.
– Не больше, чем убивая его.
Глава 3
ПАЛАТКИ НА ХОЛМЕ
– Ты слышал, – спросила Наташа, – как ночью кто-то скребся?
В палатке было тепло, сухо и пахло озоном. Стенд с прикрепленной к нему бронзовой фигуркой медленно поворачивался, и фигурка будто шевелилась под меняющимся светом ламп.
– Вот, – сказал Такаси, нажал кнопку и остановил медленное и сложное движение стенда. Защелкала камера, снимки с прерывистым шорохом выползали из автомата и со звуком, почти неразличимым, подобно тому, что издает, лопаясь, мыльный пузырь, падали в стопку уже готовых отпечатков.
– Вот и хорошо, – сказал Такаси, поднимая верхний отпечаток и протягивая Наташе. – Правда, даже лучше, чем в натуре?
Наташа рассеянно сравнила снимок и оригинал, но разницы не увидела.
– Это был не кто-то, – сказали Такаси, начиная новую серию сложных манипуляций с подсветкой. – Это был тигр, но не знаю, как он прорвался через загородку.
– Ты с ума сошел, – сказала Наташа. – Опять розыгрыш?
– Я видел следы, – сказал Такаси. – И Круминьш их видел.
– Я не пойду на раскоп, – сказала Наташа. – Ничего себе мужчины, которые не могут одолеть паршивого тигра.
– Если он паршивый, тебе нечего бояться, – сказал Такаси.
Наташа любовалась точностью, быстротой и кажущейся неторопливостью движений Такаси.
– Когда он меня съест, – сказала она, – мне будет все равно. А Кирочка Ткаченко видела привидение.
– А почему здесь не быть привидениям? – сказал Такаси. – Здесь обязательно должны быть привидения. Очень подходящая для них обстановка.
– Привидение голубое, – сказала Наташа, – и довольно быстро ходит.
– Я думаю, – сказал Такаси, снимая со стенда фигурку и укрепляя на ее место стеклянный сосудик на пяти коротких ножках, – что ночью духи этого города наглеют. Здесь когда-то скопилось столько боли и смерти, что всякая нечисть купается в поле страдания, как в теплом бассейне.
– Не пойму, – сказала Наташа, – когда ты говоришь серьезно?
– Я всегда говорю серьезно с глубокоуважаемой аспиранткой.
– Я в тебе разочаруюсь, Така, – сказала Наташа.
– Лучше сейчас, чем потом, когда мы проживем вместе десять лет и у нас будет десяток детишек.
– Для тебя нет ничего святого, – возмутилась Наташа. – Я пошла на раскоп. Я бы тебя возненавидела, но ты недостоин моей ненависти.
– Жаль, – сказал Такаси, и стенд вновь пришел в движение.
Кончив работу, Такаси взглянул на пленку, которой была затянута дверь. Пленка была матовой, но цвет ее говорил о том, что с гор опять налетел осенний ветер, принес сизые грозовые тучи, которые проплывают над городом, пугая ливнем. Такаси накинул куртку, прорвал пленку и вышел наружу. Пленка затянулась снова, защищая от пыли палатку и лабораторное оборудование. Остальные палатки стояли в ряд на жухлой траве и казались яблоками, выступающими над водой оранжевыми боками.
Ветер с гор дул порывами. Такаси опустил очки и подумал, что все на свете несет в себе одновременно добро и зло. Археологи мечтали о дожде все лето, а теперь, когда дожди должны были вот-вот начаться, хотелось, чтобы осень еще задержалась. Раскоп превратится в рыжее болото, и сезон окончится. Следопыты уйдут на Южные острова, остальным предстоит укладка, упаковка, перевозка трофеев на корабль – дела обычные и скучные.
От палаток тянулась разбитая вездеходами дорога, исчезала в кустарнике, снова появлялась узкой светлой полосой на пустыре и окончательно пропадала среди ржавых холмов, из которых, как иглы морского ежа, высовывались проржавевшие фермы и балки – остатки домов.
– Ты на раскоп, Така? – спросил Станчо Киров, который сидел на песке перед вездеходом, обложившись запасными частями, инструментами и опутавшись проводами, будто попал в паутину. Киров привез сюда новые модели вездеходов и испытывал их. Машины были очень прогрессивными и остроумными, но часто ломались, за что Станчо ругал их, как непослушных детей, и, разбирая, поражался их зловредности.
– На раскоп, – сказал Такаси.
– Подожди полчаса. Я тебя подброшу.
– Спасибо. Я хочу пройтись пешком.
Киров удивился, он был уверен в том, что машины создаются специально для того, чтобы никто не ходил пешком. Хождение, говорил он, возвращает человека к первобытным временам. Не для того человек стал царем природы, чтобы утруждать свои ноги.
